ГенАцид - Всеволод Бенигсен

— Да почему? Может, и есть. Просто на такие вопросы, Серёг, каждый сам дает ответы.

— А если нет ответов?

Антон шумно втянул в себя морозный воздух и развел руками.

— Тогда наберись терпения. Может, придут. Попозже. Сериков кивнул опущенной головой.

— Понятно. Ну ладно. Погожу. Чуток.

И, развернувшись, поплелся обратно в сторону деревни.

Пахомов посмотрел ему вслед. Сериков шел, опустив плечи, как будто на них лежал невидимый тяжелый мешок.

«Вот черт», — подумал Антон и вдруг почувствовал себя виноватым, словно это он взвалил на Серикова этот мешок, а теперь не желал его снять.

Он достал сигарету и закурил, но вкус ее показался ему горьким, как у первой сигареты после долгой простуды. Он закашлялся и бросил ее в сугроб. Надо было идти дальше.

Мансур, как всякий восточный человек, встретил Антона радушно.

— Привет, салом, Антон, хуб, правильно пришел! Як дам. Один минута. Додар! — крикнул он вглубь дома.

Пока Антон снимал шубу, из дальней комнаты вышла семилетняя дочка Мансура, Додар.

— Додар, — повернулся к Антону Мансур, — значит «брат» на таджикский язык. Хотел мальчика, — виновато развел он руками. — Но это женская имя. Рост? Правда? — обратился он к дочке. Та молча кивнула головой. Мансур почему-то каждый раз заново объяснял это Пахомову, хотя тот уже давно выучил перевод имени девочки.

— Салом, — поздоровался с ней Антон и присел на корточки. Но Додар ближе подходить не стала и смущенно (хотя видела Антона много раз) спряталась за спину отца.

Оттуда донеслось приглушенное «Ассалому алейкум».

— Боится, — снова развел руками Мансур. — Много плохой видела.

— Додар, ты меня стесняешься? — улыбнулся Антон, пытаясь заглянуть за спину Мансура.

Додар, не выходя, ответила:

— Нет.

— А что прячешься?

— Я не прячусь. Я просто стою.

Антон с Мансуром засмеялись, а Додар, смутившись, тут же убежала обратно к себе.

— Если честно, я на минутку, уж извини, — сказал Антон, вставая с корточек. — Просто хотел узнать, есть ли проблемы, все ли понимаешь, ну и прочее.

— Понятно? Албатта не. Нет, конечно. Манн пеш кам мехондам. Я учиться мало в жизни. Но Додар помощь дает, я понимаю. Маленькая, а русский язык лучше, чем я. Так что нормально. Ташаккур. Спасибо.

— Ясно. А я вот, Мансур, уезжаю.

— Куда?

— В Москву.

— Афсус кори хуб нашуд. Жаль, говорю. Но Москва — хороший, большой. Только народ много. И злой все.

— Здесь лучше?

— Здес тихо. А потом… у меня вон, — кивнул Мансур в сторону шкафа, — защита есть.

— Что у тебя там? — спросил Антон.

— Ружье, — хитро улыбнулся Мансур. — Один человек продавать. Я решил покупать. На всякий случай.

— Ну, ружье меняет дело, — улыбнулся в ответ Пахомов. — Значит, останешься пока?

— Ман намедонам. Не знаю. Может. А куда ездить? У меня родственники умер все. Мать Додар, жена моя, тоже. А она сирота была. Получается что? У Додар ни родственники, ни дедушка с бабушка, только я. И у меня только она. Зачем ездить? Додар устала ездить. Надо одно место, чтобы жить.

— Понятно, — сказал Антон и замолчал. Мансур тоже молчал.

Так они сидели в тишине, думая каждый о своем. Неожиданно Мансур подскочил как ужаленный.

— Ай, дурак. Чой, кофе забыл предлагать! Да, нет?

— Нет, нет, Мансур, — остановил панику Антон. — Я, пожалуй, пойду. Мне ж надо библиотеку к сдаче подготовить, порядок навести. Потом начальство уведомить. Туда-сюда.

— А что дом?

— Что с домом буду делать? Пока оставлю. А потом, наверное, продам.

— Майлаш. Ладно.

Антон встал и направился к вешалке.

— У тебя если какие вопросы будут, ты не стесняйся, спрашивай, ладно?

— Майлаш, спасибо.

— Ах, да, — спохватился Антон. — У меня тут шоколадка для Додар, ты ей сам передай. А то она меня стесняется.

Мансур улыбнулся и взял шоколадку. Антон еще какое-то время постоял около двери, переминаясь с ноги на ногу, потом крикнул:

— До свидания, Додар!

Из глубины дома донеслось: «До свидания!»

И Антон, пожав руку Мансуру, вышел.

— Алло, Петро?! На рабочем месте в столь поздний час? Молодца.

Бузунько поморщился от знакомого голоса. Звонил Митрохин.

Во-первых, Бузунько терпеть не мог, когда его называли Петро. Уж лучше, когда просто «Михалыч». Во-вторых, Митрохин имел невыносимую привычку орать, разговаривая по телефону. Независимо от качества связи. Выглядело это так, будто идет война, а Митрохин сидит в окопе на передовой под бомбами и пулями и отчаянно пытается дозвониться в штаб, чтобы вызвать подкрепление. Вполне возможно, что свою службу на благо Отечества Митрохин представлял именно в таком героическом свете. Свистит приближающаяся бомба, раздается взрыв, и он пригибается к земле. Его обдает волна сухой земли, барабаня комьями по гимнастерке. Но он отряхивается, мужественно крутит ручку рации и кричит: «Одуванчик, одуванчик, это василек!» «Интересно, — иногда думал Бузунько, — он и с начальством так орет или только с подчиненными?» Но узнать это, увы, он никак не мог, так как всегда был подчиненным. А при нем Митрохин начальству ни разу не звонил.

— Что у тебя происходит?! — продолжал громыхать героический голос с передовой.

— В каком смысле?

— Я слышал, народ-то твой спивается. В какой-то «экзамен» играет, заливает зенки до усрачки, стихи горланит! Что за херня?!

«От кого это он, интересно, слышал? — подумал майор. — Шпионы у него тут, что ли?»

— Ты, майор, — продолжал хрипеть в трубку Митрохин, — головой отвечаешь, если что.

— Да отвечаю, отвечаю. Все под контролем. Я же здесь.

— Ага. Знаю я твой контроль. Чего ж они тогда пьют?

— Да не больше обычного они пьют.

— Ты смотри. Если 31-го кто в запой уйдет, я тебе лично звездочки срежу.

— Понятно, — хмуро ответил Бузунько.

— Как там Пахомов?

— Пахомов?

— Ну да. Библиотекарь твой.

— Нормально. Вот уезжать собирается.

— Что?

— Уезжать, говорю, собирается.

— Да я понял. Куда?!

— Не волнуйтесь, это после Нового года. Пока здесь.

— Ясно. Ты его держи на коротком поводке. Чтоб раньше времени не смылся. А то приедет комиссия, им нужен какой-нибудь человечек, чтоб в этом деле сек.