Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Большинство этих проблем так или иначе отразилось на судьбе Жукова. Период с весны 1918 года по конец осени 1919-го является одним из самых темных в его биографии. Хронологические ориентиры отсутствуют, и единственным источником информации остаются «Воспоминания». А источник этот удручающе скуден. На дюжине страниц, на которых маршал излагает общую историю Гражданской войны, он указывает всего две даты, относящиеся лично к нему: 1 марта 1919 года и начало июня 1919-го. Первая – время его вступления в партию, вторая – его первый бой с белоказаками за станцию Шипово, недалеко от Уральска, на границе современных Казахстана и российского Урала. То есть между поступлением Жукова в Красную армию и началом боевых действий полка, в котором он служил, прошло восемь месяцев.

Одним из немногочисленных источников, позволяющих хотя бы частично реконструировать данный период в жизни Жукова, является история соединения, в котором он служил: Московской кавалерийской дивизии. Приказ о ее формировании был издан Высшим военным советом 19 июня 1918 года. Ядром стали добровольцы – военнослужащие бывшей 2-й кавалерийской дивизии императорской армии. К моменту вступления в нее Жукова в октябре 1918 года она получила свое новое название: Московская кавалерийская дивизия.

Соединение включало четыре полка. 1-й был быстро отправлен на фронт. 2-й в ноябре переведен в Тамбов для подавления крестьянского восстания. 3-й, сформированный в Калуге, был в феврале 1919 года переведен в Кирсанов, в богатый зерновой район близ Тамбова, где его легче было прокормить. 4-й полк, в котором служил Жуков, был создан из остатков 4-й кавалерийской дивизии царской армии 10 октября 1918 года и размещался в Октябрьских казармах у печально знаменитого Ходынского поля. Жуков находился в новой советской столице в течение почти восьми месяцев, притом что Троцкий повсюду искал солдат для пополнения армии. Чем объяснить столь продолжительный период пассивности?

Причин много. Первая – трудность с обеспечением конницы снаряжением, оружием и, главное, конями. Традиционно армия получала лошадей из южных степей европейской части России, Сибири и предгорий Кавказа, а все эти районы в тот момент находились под контролем белых. Наркомат по военным делам буквально нищенствовал: не было ни обмундирования, ни сапог, ни ботинок; разбегавшиеся в 1917 году солдаты разграбили склады и унесли с собой все, что можно. По приблизительным подсчетам до 60 % бойцов Красной армии ходили в гражданских обносках[78]. Троцкий привозил на своем личном поезде обувь и буханки хлеба колеблющимся частям, чтобы побудить их идти в атаку. От запасов продовольствия зависят и численность личного состава, и его готовность сражаться. А продовольственный паек тогда опустился до крайне низкого уровня: 400 граммов хлеба в день в январе 1918 года – до уровня конца 1916 года; такая ситуация с продовольствием стала непосредственным поводом к февральскому бунту 1917 года в Петрограде. Жуков подтверждает: «Помню момент выгрузки на станции Ершов. Изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, скупили там караваи хлеба и тут же начали их уничтожать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой»[79]. В результате каждую ночь из воинских частей исчезали люди, возвращавшиеся к себе в деревни или сбивавшиеся в банды, промышлявшие грабежами.

Вторая причина задержки Жукова в Москве – практически полное отсутствие в красной кавалерии офицеров. Все они – на две трети казаки, на треть русские и прибалтийские дворяне, за буквально единичными исключениями, – перешли на сторону белых. Советские руководители не должны этому удивляться, ведь кавалерия считалась у них самым консервативным родом войск. Поэтому командный состав набирался из бывших пехотных офицеров, которым самим приходилось учиться, и из бывших унтер-офицеров, вроде Жукова. Следует отметить, что, поскольку старые чины в Красной армии были отменены, Жуков из младшего унтер-офицера превратился в рядового красноармейца (слово «солдат» в РККА было под запретом). Но через несколько недель, благодаря своей компетентности и авторитету, он занял пост командира отделения (10 человек), что примерно соответствовало его прежнему званию. Наконец, еще одна, последняя, но немаловажная причина затянувшегося пребывания дивизии в Москве: новая власть не считала формирование кавалерийских частей приоритетной задачей. В Первой мировой войне кавалерия царской армии не совершила ничего выдающегося, и это как будто подтверждало мнение Троцкого о ней как «третьестепенном» роде войск[80]. Это было страшным заблуждением, и он поймет свою ошибку только в сентябре 1919 года, когда бросит знаменитый лозунг: «Пролетарий, на коня!»

Итак, Московская кавалерийская дивизия формировалась медленно и с трудом. Дело ускорилось весной 1919 года, в связи с наступлением войск адмирала Колчака, верховного вождя контрреволюции. Его силы наступали из Сибири на Поволжье, чтобы оттуда двинуться на Москву. Две белые казачьи дивизии разгромили 4-ю армию красных, соединенную с 1-й армией в «Южную группу» под командованием Фрунзе. 25 апреля они овладели городом Уральск, прикрывающим дорогу на Саратов и являющимся воротами в Казахстан. Затем казаки начали наступление на крупный железнодорожный узел Ершов. Фрунзе приказал держаться во что бы то ни стало. Среди соединений, находившихся у него в подчинении, была и Московская кавалерийская дивизия, наконец-то сформированная, сосредоточенная в одном месте и отправленная в распоряжение 4-й армии. Ночью полк Жукова подняли, погрузили в эшелоны, и 17 мая 1919 года он прибыл на станцию Ершов.

За время Гражданской войны в дивизии, где служил Жуков, сменилось семь командиров – Жуков не называет по фамилии ни одного из них. Она никак не отличилась в боях и не приобрела той славы, которую завоевали Первая конная армия Буденного, 2-я Конная армия Филиппа Миронова, 3-й корпус Гая и 2-й корпус Бориса Думенко, каждый из которых на том или ином этапе сыграли решающую роль. Большинство биографов Жукова и историков Гражданской войны[81]приписывали ему переход в Конармию Буденного. Это помогло бы объяснить, в частности, его дружеские отношения с Буденным в 1930-х годах и то, что он выжил в большой чистке 1937–1938 годов. Но принадлежность Жукова к «клану конармейцев» Ворошилова – Буденного – Тимошенко – чистейший вымысел.

За те девять месяцев, что Жуков провел в московской казарме, в его жизни произошло событие, имевшее для него решающее значение. В своих мемуарах и в автобиографии 1938 года он утверждает, что в октябре 1918 года он состоял «в группе сочувствующих, готовясь к вступлению в члены Российской Коммунистической партии (большевиков)»[82], а 1 марта 1919 года стал полноправным членом партии. Один из современных биографов маршала, Валерий Краснов, опровергает эту дату. В качестве доказательства он цитирует протокол собрания парторганизации Рязанских кавалерийских курсов, не имеющий даты, но определенно составленный после 8 мая 1920 года. В нем говорится, что кандидат Г.К. Жуков принят в партию девятью голосами из девяти. Почему же Жуков называет в своих мемуарах дату 1 марта 1919 года? Потому, объясняет Краснов, что это дата его приема в кандидаты в члены партии. Другим объяснением может стать первая массовая чистка партии. 1 июля 1919 года все члены партии должны были сдать свои партбилеты, уплатить просроченные взносы, заполнить новые формуляры и найти двух человек, которые дали бы им рекомендации. Этот процесс, растянувшийся до 1920 года, контролировал лично начальник Политуправления (ПУР) Реввоенсовета Ивар Смилга. Возможно, товарищ Жуков стал жертвой этого бюрократического мероприятия, сократившего численность партии с 350 000 членов в марте 1919-го до 150 000 в августе[83].