Кати в Америке - Астрид Линдгрен

Ах, как ощущала я прелесть и волшебство минувшего, заглядывая в низенькие белые строения и очаровательные маленькие саджи. Но ой-ой-ой, как наслаждалась я прелестью происходящего, сидя чуть позднее в таверне, когда на столе передо мной стояло блюдо отменно поджаренной виргинской ветчины, а рядом со мной сидел Боб. Ничего дурного о герцоге Глостерском сказать не могу, вероятно, он был достаточно хорош для маленьких фрёкен[120]колониального периода XVIII века. Но для Кати XX века он был Никто по сравнению с Бобом.

Однако мой автобус ничуть не отклонился от маршрута, как это было у Стейнбека! Хотя на обратном пути произошел пожар, да, так и было! Потому что кто-то бросил окурок сигареты на мягкую обивку кресла. Возникла ужасная паника! Весь автобус был сплошь пылающее море огня. Сначала спасать женщин и детей! Боб показал себя настоящим героем, совершая необычайные подвиги! Я открыла перевязочную на обочине дороги. Какая-то женщина испустила в моих объятиях последний вздох. Нет, теперь стоп, это вовсе не Стейн-бек! Как уже сказано выше, кто-то бросил сигарету на мягкую обивку. Был ужасный угар, так что нам пришлось выйти и проветрить автобус; мы с Бобом сидели на стволе дерева и говорили друг другу нежные и сонные слова. Ах, только в книгах автобусы сбиваются с дороги!

Затем мы поехали дальше в темном автобусе через темную Виргинию, и нам все больше хотелось спать, и вдруг где-то сзади чей-то глуховатый голос запел колыбельную песню. И мы время от времени вздрагивали, проезжая по освещенным улицам какого-то маленького городка и бросая не слишком заинтересованные взгляды на методистскую церковь, на аптеку Джонса, на бензоколонку Милтона и на маленькие виллы с зажженными в садах фонарями — знак ночным путникам, что там сдается комната. Мы видели, хотя наши глаза почти слипались, молодых людей, толпившихся перед кинотеатром, где имя Бинга Кросби[121]сверкало в свете рампы и где жаровни у входа выбрасывали веселейшие каскады попкорна. Flo автобус ехал так быстро, что вскоре все снова превратилось в тьму, тьму и тишину, даже стук мотора и колыбельная песня в конце автобуса. А моя голова все ниже и ниже соскальзывала на рукав куртки Боба, так приятно пахнущей виргинскими сигаретами.

Но сбиться с пути... пет, мой автобус не сбился с пути, нет!

О штат Виргиния!

Почему я все-таки не была маленькой фрёкен из твоей колонии во времена твоего величия! Почему не родилась в одном из этих белых господских поместий где-нибудь в 1782 году![122]Клянусь, никто не танцевал бы с таким воодушевлением жигу и менуэт[123]на балах, никто не скакал бы верхом с такими пылающими пламенем щеками на лисьей охоте, никто не кокетничал бы более чарующе с широкоплечими кавалерами южных штатов, чем я! А едва мне минуло бы шестнадцать, как я ответила бы «да!» самому широкоплечему из толпы поклонников, и он привез бы меня как свою жену на собственную плантацию. И я бы быстренько родила ему одного за другим одиннадцать детей! А во время коклюша и кори они находились бы под неусыпным наблюдением изумительной чернокожей мамки[124]. Сама я бродила бы по своему чудесному саду среди магнолий и столепестковых роз, а еще рука об руку с мужем спешила бы по бархатисто-зеленым лужайкам вниз к нашему причалу на Потомаке, чтобы принять дорогих гостей, приплывших на лодке из Вашингтона или с близлежащих плантаций. И мы повели бы их в наш белый дом и великолепно пообедали вместе с ними. На моем столе работы Чиппендейла[125], на хрупком восточноиндийском фарфоре я велела бы сервировать изысканнейшие блюда, приготовленные в ближайшей поварне: цыпленка и виргинскую ветчину, раков и клубничное мороженое. Потом мы музицировали бы и в библиотеке читали вслух Шекспира — один из томов его сочинений в кожаном переплете. И во всех покоях трещали бы, пылая в каминах, дрова, а свет их отражался в хрустальных канделябрах на стенах. Все одиннадцать детей явились бы поздороваться с гостями, и мы все вышли бы в сад, пока спускались сумерки, а издалека, из хижин рабов, доносились бы приглушенные негритянские голоса, певшие о Боге, о Его Небесах и о том, как чудесно жить... и как трудно!

Поскольку я была бы южанкой, я никогда бы не задумывалась, что наше благосостояние зиждется на рабстве других людей. Но, во всяком случае, мои рабы были бы счастливыми рабами! О, я была бы для них матерью, а вся наша плантация составляла бы целую маленькую колонию. Мы выращивали бы табак, и кукурузу, и пшеницу... А годы бы шли... Я становилась бы все мудрее и мудрее и как раз перед Гражданской войной сошла бы в могилу, удовлетворенная сознанием того, что способствовала созданию прекраснейшей культуры, которая когда-либо процветала в Америке.

Да, я была бы мертва, мои сто лепестковые розы и магнолии увяли бы, но люди вспоминали бы меня и мой образ жизни, как тонкий и редкий аромат, как изысканно красивую мелодию!

— Почему я не родилась в давние времена в Виргинии? — грустно спросила я Боба. — Меня это по-настоящему огорчает!

Но он ответил: это quite a coincidence[126], что меня угораздило родиться в одно столетие с ним.

Это вид Mount Vernon, очаровательной резиденции Джорджа Вашингтона, пробудил во мне такую горькую тоску о прошлом. Точно так же следовало бы жить и мне, в таком красивом белом доме на склоне, спускавшемся к Потомаку, такие же прелестные лужайки должны были бы быть у меня и такой же дивный сад меж защищающих его самшитовых шпалер. Здесь все сохранилось точь-в-точь в таком виде, как во времена первого президента. У меня было чувство, будто я иду по Святой земле, и я с величайшим благоговением стащила с роскошной цветочной клумбы маленькую фиалку. Милый Джордж Вашингтон, там, наверху на небесах!.. Прости меня за это, я хотела только засушить ее и оставить себе на память, понимаешь?

Потом мы с Бобом снова покатили домой вдоль по- весеннему зеленых дорог, а в лесу цвел кизил. Джордж Вашингтон, когда ему нужно было попасть в город, предпочитал большей частью плыть по реке, потому что, стоило ему поехать по проселочной дороге, неприятностей с нападениями индейцев, бывало, не оберешься.