Бери и помни - Татьяна Булатова

– Как же, Риммочка, не жалко. Еще как жалко. Мама, она и есть мама. Я вот свою не помню.

– И я свою не помню, – перебила Евдокию Селеверова. – И не хочу помнить такой…

– Простите уж вы ее, Римма, – заволновалась вдруг Ваховская, вспомнив о христианском долге. – Ее душе легче будет. Тяжело женщина жила – тяжело умирала.

– Жила легко, – возразила Римка. – Так легко, что себя не помнила, о нас уж и не говорю.

– Это обида в вас говорит. Теперь уж о ней только хорошо. Ведь мается она там… И сорок дней будет маяться… Читать надо.

– Чего читать? – не поняла Селеверова.

– Молитвы, – терпеливо объяснила Дуся.

– Каки-и-ие моли-и-итвы? Что я, поп, что ли?

Ваховская промолчала, про себя решив и тут облегчить Римкину и без того тяжелую жизнь.

– Быстрей бы уж… – неожиданно пожаловалась Селеверова и отвела глаза.

– Поплачьте, Римма, – погладила ее по плечу Евдокия, не решившись на бльшую вольность.

Римка махнула рукой и вышла на площадку: идти не хотелось. Дуся потом в дверной глазок видела, как та спускалась по лестнице, а в окно – как медленно пересекала снежный двор, испещренный черными заплатами из-под ковров. Ваховская перекрестила ее из окна и стащила с головы черный платок.

Селеверова молилась только об одном: чтобы скорее, чтобы закончилось. Ей казалось, что эти три дня будут длиться вечно. Но это только казалось. Видела братьев, даже парой слов перекинулась: как? чего? К себе не позвала – Олега боялась. Соседки по бараку смотрели на нее осуждающе, но только первый день. На третий определили Римку в сироты и возлюбили всем сердцем, потому что это «она с виду злая-то такая, а на самом деле – вся в мать… Вон и похожа как! Чисто Валя!».

Валентину соседки особенно жалели, даже пытались ей смертное собрать, кто что может. Да Римка запретила, сказала: «Не нищие мы» – и даже заказала венок «Любимой мамочке от детей». Увидев его, Олег Иванович Селеверов вытаращил глаза и, коротко поздоровавшись с братьями жены, стремительно зашагал по коридору, словно убегая от неожиданного воссоединения семьи Некрасовых.

По-своему Олег Иванович был даже рад внезапной смерти тещи, но вида не подавал, соблюдая положенные приличия, хотя обида за Мусю не оставляла суровое сердце Селеверова. «С глаз долой, из сердца вон», – подбадривал он мысленно жену, с ужасом представляя, чем закончатся похороны.

Ничем особенным, между прочим, они не закончились. Вернувшись с кладбища, соседки по бараку организовали импровизированные поминки, а немногословные братья Некрасовы выставили во двор ящик водки, опасаясь нашествия на барак бывших Валентининых собутыльников.

Окраинные алкаши вели себя чинно, поминали Вальку с достоинством, приговаривая: «Хорошая была женщина. Добрая». Никто и не спорил. Только Олег Иванович Селеверов недобро смотрел из окна во двор, памятуя бывшие тещины подвиги, и чертыхался, проклиная барачное братство, которое имело обыкновение воссоединяться в самый неподходящий момент: если не на свадьбе, то на похоронах.

Из общей кухни Римка ушла первая (сказывались три бессонные ночи), следом потянулись братья, кто в общежитие, кто в такой же барак. Сердобольные соседки поделили между собой оставшиеся пироги, перемыли Селеверову кости и тоже расползлись по комнатам преодолевать накопившуюся усталость.

– Ну наконец-то, – встретил жену Олег Иванович, взгромоздившись на кровать прямо в одежде. – Все, что ли?

– Все… – устало выдохнула Римма и стянула с головы траурную косынку.

– И что теперь? – задал очередной бессмысленный вопрос Селеверов.

– А что теперь? Комната заводу отойдет.

– Я тебя про комнату спрашивал?

– А про что? – не поняла Римка.

– Братья твои чего?

– Ничего.

– К тебе не просились?

– Ко мне? – удивилась Римма.

– Ну да, к тебе, – подтвердил Олег Иванович. – Не говорили, мол, принимай, сестра, вместе жить будем, в четырехкомнатной-то квартире.

Римка завелась с полоборота. Вспыхнула, подбоченилась и прошипела супругу:

– Да насрать им на твою четырехкомнатную квартиру! У меня мать умерла, а ты про квартиру свою говенную!

Селеверов в долгу не остался и язвительно уточнил:

– Не ты ли ей смерти желала?

– Я-а-а-а? – не поверила своим ушам Римка.

– Ты, – спокойно подтвердил Олег Иванович. – «Чтоб ты сдохла! Да чтоб ты сдохла!» – я, что ли, говорил?!

Селеверова набрала в рот воздуха, чтобы достойно ответить мужу, но вдруг поперхнулась и через секунду пронзительно закричала:

– Я любила ее! Любила! Стыдилась и любила! Всегда!.. Сво-о-олочь ты! Ненавижу!..

– Хватит орать, – небрежно обронил Селеверов.

Встал с кровати, подошел к окну, постоял немного, пока Римка не начала захлебываться, а потом сел рядом с женой и сдержанно погладил по спине.

– Ну что ты, Мусь. Ну хватит. Ну что же поделаешь?

Селеверова зарылась лицом в подушку и замерла.

– Ну прости меня… – повинился Олег Иванович, не убирая руки.

Римка молчала.

– Прости, – повторил Селеверов и, нагнувшись над ней, поцеловал жену в висок. Римма оторвала голову от подушки, посмотрела на мужа и надорванным в рыданиях голосом хрипло пожаловалась:

– Одна я осталась.

– Ну как же одна? – попытался успокоить ее Селеверов. – А я? А…

– И ты, и Лёка с Анжелкой, – быстро согласилась Римка и через секунду капризно добавила: – Но все равно одна.

Олег Иванович не стал спорить и потом еще долго сидел рядом, поглаживая жену по спине, пока та не заснула. И уже погасли все окна в доме напротив, и смолкли все звуки во дворе, а Селеверов все сидел и думал про то, какая странная штука жизнь и какие странные люди. Вот, Дуся, например. Или Римка. А еще он думал о том, что будет шестиметровая лоджия, обитая вагонкой, и, возможно, машина, хотелось бы, чтобы «Волга», и обязательно море, и счастливые дети, и много чего еще, спрятанного в случайно доставшейся четырехкомнатной квартире. «И ничего не случайно», – решил Олег Иванович и преисполнился гордостью по отношению к себе и немножечко благодарностью по отношению к Дусе. Немно-о-о-ожечко… Потому что далеко, на морском берегу, представить Евдокию Петровну Ваховскую у него не получалось, и от этого на душе становилось еще радостнее.

«Всё будет!» – пропел про себя Селеверов и лег спать, чтобы наконец наступило это долгожданное завтра и вместе с ним не менее долгожданное « всё ».

* * *

И «всё» не заставило себя долго ждать, налетев на Селеверовых со скоростью курьерского поезда, переехавшего жизнь. Ни походы в заводоуправление, ни визиты в горжилуправление, ни чемоданное существование не могли омрачить так быстро пролетевший период ожидания. А ведь он был, ей-богу. За это время Олег Иванович Селеверов из начальника участка угодил в председатели заводского профкома, девочки пошли в первый класс, а Евдокия Петровна Ваховская по достижении пятидесяти лет с почетом была отправлена на заслуженный отдых как ветеран вредного производства крупного оборонного предприятия. И только Римка постоянно сетовала на то, что время остановилось из вредности к ней, а иначе почему эти треклятые девять месяцев тянулись как девять лет?