По воле судьбы - Колин Маккалоу

— Не очень тактично, — сказал, широко улыбаясь, первый центурион первой центурии девятого легиона Тит Пуллон.

— Тьфу! — плюнул Квинт Цицерон, опускаясь в курульное кресло. — Я здесь не для того, чтобы обнюхивать задницы заносчивых дикарей. Если они хотят иметь с нами дело, пусть идут к Цезарю. Вести с ними разговоры — его работа, а не моя!

— Интересный человек этот Квинт Цицерон, — сказал Пуллон своему сослуживцу Луцию Ворену. — Он может говорить такие вещи, а потом любезничает с Вертиконом и даже не сознает непоследовательности своего поведения.

— Нашему Цицерону просто нравится этот Вертикон, — рассудительно ответил Ворен. — А уж если ему кто-то по нраву, остальное не имеет значения.

Примерно то же самое писал Квинт Цицерон своему старшему брату в Рим. Они переписывались уже много лет. Так было заведено у образованных римлян. Даже рядовые солдаты регулярно писали домой, рассказывая своим семьям, как они живут, что поделывают, в каких сражениях принимают участие и с какими ребятами делят палатку и тяготы воинской службы. Многие были грамотными еще до поступления на службу, а неграмотных понуждали учиться чтению и письму. Особенно такие командиры, как Цезарь, который еще ребенком, сидя на коленях у Гая Мария, жадно впитывал его наставления. В том числе о пользе грамотности для легионеров. «Грамотность схожа с умением плавать, — говорил ему Марий, кривя перекошенный рот. — И то и другое может однажды спасти тебе жизнь».

«Странно, — думал Квинт Цицерон, корпя над бумагой, — но чем я дальше от брата, тем он становится вроде бы ближе. Не то что в Риме, на Тускуланской улице, во время его внезапных визитов. Со своими советами он был как заноза в заднице. А Помпония одновременно кричала что-то в другое ухо, и ей вторил ее братец Аттик, а мне приходилось подлаживаться под них и умудряться оставаться при том хозяином в своем доме».

Брат и в письмах пытался наставлять Квинта, однако в Галлии его советами можно было лишь подтереться. И Квинт в конце концов научился распознавать, где начинается проповедь, а где она должна кончиться, и пропускал эту муть, отдавая внимание лишь новостям и римским сплетням. Кроме того, старший брат был великим ханжой и даже через четверть века после вступления в брак не смел помыслить о ком-либо, кроме своей грозной Теренции, так что и Квинту рядом с ним волей-неволей приходилось отдавать дань воздержанию. Но в земле нервиев за ним никто не приглядывал, и он оттягивался вовсю. Крупные женщины белгов могли бы прихлопнуть его как муху, но все они так и липли к милому маленькому командиру с приятными манерами и увесистым кошельком. В сравнении с Помпонией (которая одним ударом могла уложить любую из местных красавиц) они являли собой дивный дар Элисийских полей.

Но, не слишком ласково спровадив посланцев Амбиорига, Квинт Цицерон целый день ходил сам не свой. Что-то было не так, а что — неизвестно. Потом стало покалывать в большом пальце левой руки. Он послал за Пуллоном и Вореном и сказал им:

— Нас ждут неприятности, и не спрашивайте меня, откуда я это знаю, потому что это не ясно и мне самому. Давайте обойдем лагерь и посмотрим, что нужно сделать, чтобы его укрепить.

Пуллон посмотрел на Ворена. Потом оба с уважением воззрились на командира.

— Пошлите кого-нибудь за Вертиконом, я должен увидеться с ним.

Все трое с эскортом центурионов пошли осматривать лагерь.

— Башни, — сказал Пуллон. — У нас их шестьдесят, а надо бы вдвое больше.

— Согласен. И еще надо футов на десять надстроить стены.

— Набросать больше земли или использовать бревна? — спросил Ворен.

— Бревна. Земля сейчас мерзлая. С бревнами выйдет быстрей. Как можно скорей отправьте людей в лес. Если нас осадят, он станет недосягаемым, так что заняться этим надо сейчас. Пусть валят деревья и тащат в лагерь. Мы обработаем их прямо тут.

Один из центурионов, отсалютовав, убежал.

— Надо вбить в ров больше кольев, раз мы не можем его углубить, — сказал Ворен.

— Конечно. Есть у нас уголь?

— Немного есть, но недостаточно, если обжигать на кострах больше двух тысяч кольев, — сказал Пуллон. — Впрочем, можно рассчитывать на ветки деревьев.

— И все же надо узнать, сколько угля может нам дать Вертикон. — Легат втянул нижнюю губу в рот, о чем-то задумавшись. — Нам нужны осадные копья.

— Дуб не годится, — сказал Ворен. — Надо брать ясень, березу. У них прямые стволы.

— Камни для артиллерии, — напомнил Пуллон.

— Пошлите команду сборщиков к Мозе.

Еще несколько центурионов ушли.

— И последнее, — сказал Пуллон. — Как сообщить Цезарю?

Квинт Цицерон должен был сам подумать об этом. Однако у него было сложное отношение к генералу. Его старший брат ненавидел Цезаря с тех пор, как тот выступил с возражениями против казни сподвижников Катилины, а мнение брата Квинт все-таки уважал. Однако эмоции не помешали прославленному оратору просить Цезаря взять к себе Квинта легатом и Гая Требатия военным трибуном. И Цезарь, хорошо зная, как относится к нему проситель, не отказал. Профессиональная вежливость между консулярами была обязательна.

Семейная традиция ненавидеть Цезаря привела к тому, что Квинт Цицерон не знал генерала так хорошо, как большинство других легатов, и еще не решил, какую позицию занять по отношению к Цезарю. Он понятия не имел, как отреагирует Цезарь, если один из его старших легатов пошлет тревожное сообщение, не подтвержденное ничем другим, кроме покалывания в левом большом пальце и предчувствия, что готовится большая неприятность. Он поехал в Британию с Цезарем, получил интересный опыт, но не тот, который позволил бы ему понять, какую свободу Цезарь предоставляет своим легатам. Цезарь лично принимал решения с начала до конца экспедиции.

Очень многое зависело от того, как он поступит сейчас. Если ход будет неверным, ему не предложат остаться в Галлии еще на год или два, и его ждет участь Сервия Сульпиция Гальбы, провалившего кампанию в Альпах. Того отправили в Рим с самыми хвалебными отзывами, но никто им не верил. Все понимали, что Гальба проштрафился, и втихомолку посмеивались над ним.

— Не думаю, — ответил он наконец, — что Цезарю в чем-либо повредит такая депеша. Если что, всю вину я возьму на себя. Но, Пуллон, почему-то я знаю, что я прав! Да, я сейчас же напишу Цезарю.

Обстоятельства между тем складывались и удачно, и неудачно. Удачным было то, что нервии, понемногу раскачиваясь, еще не приглядывали за римлянами вплотную. Со стороны им казалось, что у тех все идет как всегда. Это дало возможность легионерам девятого натащить в лагерь деревьев и сделать внушительные запасы камней для баллист. А неудачным явилось то, что война для нервиев была уже делом решенным и они выставили на дороге к Самаробриве дозоры.

Поэтому довольно робкое и путаное письмо Квинта Цицерона было перехвачено по пути. Курьера убили, а сумку с корреспонденцией передали друидам, знавшим латынь. Но Квинт писал на греческом — еще одно последствие покалывания в пальце. И только гораздо позже он осознал, что, вероятно, у него в памяти застряло замечание Вертикона насчет того, что друиды северных белгов учат латынь, а не греческий. В других частях Галлии могли знать и греческий: язык учили в зависимости от пользы, какую он может принести.