Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

– И вы ею обливаетесь вместо душа по утрам, да?

– Тони, я не понял, – внедрился в их перепалку Федор, – ты что, не согласен быть моим сватом?

– Согласен. Но только...

– Я тоже хочу поехать! – заявил Вениамин.

– Тебе нельзя видеть мою невесту до свадьбы, – ответил на это Федор.

– Почему?

– Нельзя, и все. Еще в обморок упадешь.

– А я не упаду? – забеспокоилась Аврора.

– Ты не упадешь, ты возле кошки на дороге не упала, значит, и там не упадешь, – заверил ее Федор.

– Так ты ее видел или нет? – забеспокоился Платон. – Что за детский сад, это серьезный шаг!

– Видел, – неуверенно пожал плечами Федор. – Но знаешь, Тони, глаза не всегда видят правильно. Другие внутренние органы, они, это самое... Короче – сердце самое зрячее.

– Это она тебе так сказала?

Платон подумал в этот момент, произнесет ли племянник вот так, с ходу, имя Экзюпери?

– Она что, уродка? – вскочил Веня.

– Уродливых женщин не бывает! – заявила Аврора.

– Она просто не такая, как все, – задумчиво улыбнулся Федор.

– Я согласна, поеду с Платоном Матвеевичем сватать, – в Авроре явно победило любопытство.

Платон беспомощно огляделся.

– Я не могу идти свататься, – развел он руками. – Я вообще не знаю, насколько хорошо держусь на ногах, а сват в инвалидной коляске и с перекошенной физиономией, это, знаешь ли, не совсем то, что нужно.

– Она тебя вылечит в два счета, – пообещал Федор.

Царица огня и воды вылечила Платона Матвеевича на счете «два».

– Два! – крикнула она тонким голоском, и Платон выскочил из инвалидной коляски как ошпаренный.

Он даже сделал небольшую пробежку – кругами по ее спальне. Правда, мешала лежащая почти посередине комнаты Аврора – маневра было мало. Царица бегала за ним, Платон Матвеевич заслонялся коляской, раскручивая ее по дороге. Федор сидел на диванчике и улыбался.

Дело в том, что Платон Матвеевич панически боялся змей. По дороге к Царице, в фургоне серого цвета – его, как уверили племянники, предоставила инвалиду Омолову П.М. та самая страховая компания, агент которой приезжал насчет покореженной двери, – Платон решил противостоять любым колдовским приемам с привлечением змей. По небольшому опыту общения с уличными цыганками Платон знал, что нельзя смотреть в глаза гадалке, задумываться над словами, которые тебе навязчиво повторяют, и подпускать слишком близко человека с экстрасенсорными способностями – прикосновения его особенно опасны.

Поэтому, как только Федор вкатил Платона в офис Царицы огня и воды, он громко потребовал, чтобы сватовство состоялось где угодно, только не в рабочем кабинете хозяйки, где, как он понял из рассказов жениха, и находится ее живой рабочий материал.

– Тогда прошу в мою спальню, – тонким детским голоском произнес кто-то у дверей.

Платон сначала поискал обладателя голоса на уровне своих глаз (все-таки он сидит в коляске – куда уж ниже?), потом покосился по сторонам и только после этого опустил голову и чуть не закричал от ужаса: у его ног сидело странное существо – то ли ребенок, то ли ожиревшая лилипутка в пышном розовом платье и с крошечной короной на голове.

– Идите за мной, – пригласило это существо, и вдруг покатилось по полу, отталкиваясь ладошками, а юбки поволоклись за нею, шурша.

Похолодев, Платон Матвеевич подумал, что у Царицы, похоже, нет ног! – изогнулся назад, чтобы разглядеть выражение лица Федора, но не смог: тот вез коляску с высоко поднятой головой, и Платону был виден только его мощный подбородок снизу. Судя по ритмичным движениям подбородка, племянник был занят любимым делом – жевал резинку.

Тогда Платон наклонился вперед, надеясь разглядеть хоть что-нибудь под розовым капроном, но ему и это не удалось – Царица лихо катила по паркету, отталкиваясь ладошками в ажурных перчатках. Докатившись до распашных дверей, она выставила руки перед собой, двери легко открылись, она заехала в большую полутемную комнату – на самую середину – и развернулась, притормозив правой ладошкой.

Царица замерла, и Платон застыл в кресле. Слышно было, как Федор позади него постепенно перестает жевать, вот наступило последнее «кляк!», племянник замер, вероятно, в экстазе созерцания своей невесты на полу. И Платон тогда услышал в ватной тишине странные звуки и даже сначала подумал, что это он сам так старчески дышит – тяжело, с подсасыванием воздуха. Но тут пошевелилась Царица – наклонилась, захватила сколько смогла своих юбок и подняла их, обнажив круглые коленки, похожие на две большие сдобные булки. Она медленно и неуклюже поднималась, от ее движений странные звуки изменились, и тогда Платон понял, что Царица так дышит. Он сделал один поворот колеса и подкатился ближе, чтобы разглядеть это чудо как следует. Оказывается, она на чем-то сидела на коленях все это время. И осознание того, что у странного существа, слава богу, есть ноги, не смогло затмить отчаяния перед новым открытием: эта то ли женщина, то ли ребенок с большим трудом справляется со своим тучным телом: ей тяжело дышать.

Тем временем Царица встала, ударив ножкой в красной туфельке по прямоугольной доске на колесах, как это делают скейбордисты, когда останавливаются, и доска подскочила, перевернулась в воздухе и после ловкого движения полных ручек оказалась у нее под мышкой.

Платон быстро осмотрел Царицу снизу, от красных туфелек на низком каблуке, вызвавших у него ностальгические воспоминания о сменной школьной обуви для девочек. Пышные розовые юбки кончались чуть ниже колен, руки Царицы были обнажены, начиная с локтей, – именно туда доставали рукава-фонарики. Короткие ажурные перчатки не скрывали три ряда складочек у каждого запястья, шея тоже была открыта, ее Платон старался не разглядывать. Лицо – вот что его больше всего пугало и притягивало. Он обшарил его одним взглядом, с поспешностью юного лакея, который должен склонить голову при появлении Царицы. Лицо его разочаровало. Оно было никаким. Нездоровая отечность, которая появляется у слишком полных людей, лишала его индивидуальности, и даже живые веселые глаза не могли исправить этого. Не было на этом лице ничего, хотя бы специально оттеняющего его черты, – ни подкрашенных губ, ни подрисованных бровей, более того – создание с короной на голове оказалось почти альбиносом: белесые ресницы, невидимые брови и легкие жиденькие кудряшки бесцветных волос.

Сама она тоже жадно разглядывала Платона – внимательно, с пристрастием, и он вдруг подумал, что совершенно не представляет себе, как выглядит. Смутно он помнил, как Вениамин менял ему перед отъездом рубашку и носки, но факт остается фактом – к такому торжественному моменту в своей жизни он совершенно не подготовился. Не было ритуала перед зеркалом – золотой заколки для галстука в противостоянии пальцам-сарделькам, не были отрепетированы посадка головы, взгляд, усмешка с налетом надменности – безотказно усмиряющая забывшихся собеседников.