Глубокое бурение - Алексей Лукьянов

— Нет, сынки, нельзя так. Обязательно надо, чтобы след от вас остался у циритэли. Да и бабы наши на вас косятся, понравились вы им.

Тут уж мудрецу и ходокам стало вовсе не по себе.

— Может, не надо? — робко спросил Гуй-Помойс.

— Ты что, крепыш? Конечно, надо! Да ты не бойся, тебе точно понравится.

Визитеров развели по разным пещерам. Тут-то им и открылась природа таинственных стонов, но ни ходоки, ни мудрец об этом никому потом не говорили, и между собой стыдливо не обсуждали.

Размазня, оставшаяся после Ваз-Газижоки, любопытства у Диболомов не вызывала. Лой-Быканах начал подозревать, что опять мог ошибиться, и начал уже бормотать «Вышли хваи», как взгляд его упал на аптечку.

— Что у вас тут? — спросил он архитекторов.

— Обезболивающее, заживляющее, торкающее… — начал перечислять Скип.

— Годится, — прервал его философ. — Заживляющее — тинная труха?

— Грибной взвар, — обиделся Уй. — Фуфла не держим.

Повезло, подумал эксцентрик, как же мне повезло. На периферии обзора парил в эфире Патриарх и с нескрываемым интересом наблюдал происходящее.

Лой-Быканах вылил на останки головы чуть ли не полсклянки, взвар зашипел, запенился, и из пены испуганно вытаращился глаз архитектора.

— Погоди, не дергайся, — философ вылил остатки взвара на размазню и прикрыл ящиком. — Теперь подождать надо.

Ждать пришлось недолго. Практически сразу из под ящика начали доноситься булькающие и трескающие звуки, потом невнятное бормотание, и вот уже:

— Ты мне за это ответишь! Вы мне все за это ответите! Жалкие, ничтожные…

Лой-Быканах горделиво приподнял ящик и представил Диболомам целехонькую голову архитектора.

— Регенерация — не причина, а следствие неуничтожимости, — объявил философ.

Уй и Дуй не смутились и на этот раз, но теперь их скепсис не казался твердым и непоколебимым.

— И что теперь? Положим, что вы даже правы, и сикараськи действительно особый вид материи…

— Даже не вид, а способ существования материи, — уточнил Лой-Быканах.

— Ну, хорошо, способ существования. И вы думаете, что от этого смысл существования сикараськи иной, нежели мы утверждаем? — усмехнулся Скип.

Лой-Быканах коварно улыбнулся:

— А вот этого я не скажу.

— Почему? — удивился Уй.

— Потому что пока не знаю.

Он выглянул в окно. Блямба почти скрылась за горизонтом.

— У вас можно переночевать?

— Конечно, — ответил Скип, не отрываясь от кульмана. — Но для этого ты должен признать, что мы правы.

— Вы правы, — легко согласился философ.

Дуй обиделся:

— Ты же не согласен, а говоришь, что согласен.

— А что мне остается делать? — растерялся Лой-Быканах. — Кстати, нужно определиться, как мы общаемся: на «ты» или на «вы»…

— Думаете, мы вас не уважаем? — Уй заколотил ставнями проем окна: мало ли кто ночью голодный залезет?

— Вовсе не по этой причине, — философ свернулся калачиком в углу. — Вот подумайте: вы уважаете тех, с кем говорите на «ты»?

После непродолжительных раздумий Диболомы решили, что в большинстве — уважают.

— А теперь другой вопрос: уважаете ли вы всех, к кому обращаетесь на «вы»?

— Как правило — нет, — удивился Скип. — Это что же получается: форма вежливости — это вовсе не форма вежливости.

Из угла, занятого философом, послышался смех:

— Вот видите, вы уже сомневаетесь. Нет, форма вежливости таковой и является, но ведь вежливость — она не столько в уважении личных качеств сикараськи, сколько в признании его личного пространства.

Вот тут Диболомы действительно удивились:

— Личное пространство? В смысле — частная собственность, недвижимость?

— Нет, именно личное пространство, — Лой-Быканах сладко зевнул. — Эх, закурить бы…

— Надо?

— Нет, в завязке, я же говорил… Так вот, личное пространство сикараськи — это насколько близко она вас к себе подпускает. Чем ближе подпускает — тем меньше пространство — тем больше она вам доверяет… ну, или меньше боится.

Диболомы погрузились в крутые раздумья, а философ продолжал:

— А что делать, если личное пространство по той или иной причине не может быть регламентировано? Где взять необходимую дистанцию?

— Если чего-то нет, но очень нужно — это придумывают, — подал голос Скип.

— Умница, — похвалил философ. — Именно придумывают. И пресловутая форма вежливости — именно придуманная дистанция. Вы мне не доверяете и даете понять, чтобы я держался на расстоянии — говорите «вы». Едва барьер непонимания сломан, возникает доверие, то есть «ты».

— А если сикараська хамит? Она ведь тоже «тыкает»! — очнулся Уй. — Какое уж тут доверие?

— Пытается взломать твое личное пространство, — философ опять зевнул. — Так что между нами: доверие или дистанция?

Пока Диболомы решали сложный вопрос, Лой-Быканах уснул.

— Доверие! — радостно крикнули Уй и Дуй.

Ответом послужил могучий храп.

— Эй, а про смысл жизни? — возмутился Скип.

Но Уй убедил его не будить философа. В конце концов, куда он денется до завтра?

— Говори.

Патриарх не обернулся к Гыну, он продолжал о чем-то напряженно думать. Тем не менее визит мудреца не остался незамеченным, и Патриарх нашел нужным первым начать разговор.

— Я… — Гын попытался приветствовать Патриарха, но не смог.

Вопрос задать он тоже не сумел.

— Зачем пришел? — спросил Патриарх, не оборачиваясь.

— Я только посижу тут, рядышком… — пробормотал мудрец. — Я быстро…

Патриарх не ответил.

Мудрец плюхнулся задом на камни, тут же вскочил и поковылял обратно с максимально возможной скоростью. Он отчетливо понял, что не только не хочет знать, как устроена Среда Обитания, но даже более — яростно противится, чтобы узнали другие.

Гын вернулся к поверженным Рытркынам, и уложил Бздына рядом с Дыном. Малоприятное зрелище — наблюдать собственную разбитую голову в двух экземплярах. И чем они виноваты? Всего-то и хотели — узнать, как же все устроено в мире, а вон как получилось.

Вообще-то они и сейчас хотят. Это у них жизненная установка такая — хотеть. Все сикараськи хотят все знать, несмотря на то, что орешек знанья тверд, и тверд весьма. Но главным образом сикараськи хотят жить. Все их многочисленные хотения происходят от жгучего, словно блямба, желания жить.