Дама и единорог - Трейси Шевалье

«В том, что касается работы», — добавил я про себя. У меня не хватило духу произнести это вслух.

— Отлично. — Никола отложил «Обоняние» и придвинул «Вкус». — Теперь давай этот.

Я внимательно изучал даму, кормящую попугая.

— Мне кажется, ее лицо выписано тщательнее других.

Никола играл с угольком, без всякого смысла тыкал им то туда, то сюда, растирая черную пыль пальцами, пока она не посерела.

— Я пишу портреты. Почему бы мне не сделать женщин похожими, если это в моей власти?

— Она чересчур выделяется. И дама на «Моем единственном желании» тоже — слишком печальная.

— Пусть останутся как есть.

— Ты с ними знаком. Верно?

— Это знатные женщины. — Никола дернул плечом.

— Но ты с ними на короткой ноге.

— Не то чтобы на короткой, — покачал головой Никола. — Виделся несколько раз, но…

К моему удивлению, он поморщился, точно от боли.

— Последний раз я видел их на празднике весны, — продолжал Никола. — Она, — он показал на «Вкус», — танцевала вокруг майского шеста, а ее мать наблюдала. Они были одеты в похожие платья.

— Из парчи, украшенной гранатовым узором.

— Да. Я не мог подойти к ней. Ее служанки были настороже. — Воспоминание заставило его нахмуриться. — Все-таки, по-моему, служанки на коврах излишни.

— Но даме нужно сопровождение, иначе это выглядит неприлично.

— Только не в тот миг, когда она занята соблазнением.

— Хорошо. Давай везде дорисуем служанку, кроме шпалеры «Зрение», где она приручает единорога. Ну тот, на котором он положил ноги ей на колени.

— И еще «Осязание», — добавил Никола, — где она держит его за рог. В такие минуты свидетели без надобности. — Он хитро улыбнулся. Вся его грусть внезапно улетучилась, и он опять вернулся в обычное расположение духа. — Рассказать тебе про единорога и его рог? Тебе это будет полезно.

Но прежде чем я ответил, в окне, где еще недавно торчала лохматая шевелюра Жака Буйвола, появилась головка Алиеноры. Мы с Никола аж подскочили.

— Мы здесь, Алиенора, — крикнул я. — Возле станка.

— Знаю, — отозвалась она. — Мы с мамой уже вернулись. Из-за Жака Буйвола мы припозднились, и, пока искали, куда присесть, месса уже кончилась. Хотите пива?

— Мы сейчас, — откликнулся Никола.

Алиенора вошла в дом, а Никола повернулся ко мне;

— Ну не хочешь про единорога, давай расскажу тебе кое-что другое.

— Не надо. — Меня покоробил запанибратский тон, которым он говорил с Алиенорой.

Он оскалил зубы.

— От женщин может нести чесноком, но на вкус они как устрицы, — все-таки сказал он.

Мужчины нашли меня в саду. Я там пропалывала землянику. Я посадила кусты на некотором расстоянии друг от друга, чтобы было где присесть, когда пойдут сорняки. Я отношусь к землянике не совсем как к растению — цветки ее не пахнут, а листья и не мягкие, и не колючие, и не тонкие, и не мясистые. Зато плоды божественные. Сейчас раннее лето, и уже появились первые ягоды, но они еще совсем крошечные, твердые и не очень-то душистые. Больше всего на свете я люблю пору, когда земляника уже зрелая. Так бы и сидела с утра до вечера возле грядок и разминала пальцами сочные ягоды, ощущая их вкус и аромат.

На тропинке между грядками послышались шаркающие шаги Филиппа — на ходу он приволакивает одну ногу, — а за ними — подпрыгивающие Никола. Когда Никола в первый раз попал ко мне в сад, он воскликнул:

— Святая Дева, это настоящий рай! Ничего подобного не видел в Париже. Там кругом дома и нет ни одного свободного клочка земли, разве что выкроишь место под грядку капусты, да и то, если очень повезет.

Впервые из его уст прозвучало, что Брюссель чем-то превосходит Париж.

Мой сад многих поражает. Он занимает шесть квадратов[16]и имеет форму креста. По углам растут плодовые деревья — яблоки, сливы и вишни. Два квадрата отданы под овощи: капусту, лук-порей, горошек, латук, редис, сельдерей. А еще один засажен земляникой и всякими травами — как раз здесь я сейчас полола. Кроме того, у меня растут розовые кусты, я их не очень люблю из-за колючих шипов, но маму они радуют, и еще две грядки с цветами и травами.

В саду я чувствую себя абсолютно счастливой. Наверное, это самый уютный уголок на свете. Мне тут известно каждое дерево, каждая былинка каждый камешек, каждый комочек земли. Сад окружен изгородью, сплетенной из ивняка, сверху — розы с шипами, чтобы отпугивать животных и чужаков. Чаще всего я здесь бываю одна. Сюда слетаются птицы и рассаживаются по деревьям. Они воруют вишню, как только ягоды созревают. Среди цветов порхают бабочки, впрочем, в них я плохо разбираюсь. Порой, если я сижу совсем тихо, они подлетают близко-близко, и я чувствую щекой или рукой, как дрожит воздух у них под крыльями, но я ни разу не пыталась выяснить, какие эти насекомые на ощупь. Папа сказал, что крылья у них покрыты крошечными чешуйками, которые облетят, если их тронешь. Тогда бабочки не сумеют летать и их склюют птицы. Но мне даже не хочется проверять, так оно или нет.

Я улыбнулась, услышав, как Филипп прокричал:

— Это мы, Алиенора, — я и Никола. Мы здесь, возле лаванды.

Мы знакомы едва ли не с рождения, но всякий раз он меня предупреждает, где находится, как будто я без того не знаю. Об этом мне сообщает терпкий запах лаванды, которую они задевают полами одежды, идя по дорожке.

Я сажусь на корточки и поднимаю лицо к солнечным лучам. В начале лета дни становятся длиннее и солнце висит прямо над головой. Я очень люблю тепло, только огня побаиваюсь. Слишком часто опаляла себе платье.

— Не угостите ли земляничкой, барышня? — гаркнул Никола. — Пить охота.

— Она еще не поспела, — ответила я довольно резко.

Я старалась проявлять учтивость, но этот Никола внушал мне странное чувство. И потом, он разговаривает слишком громко. Зачастую люди, узнав, что я слепая, начинают кричать.

— Ничего, надеюсь, она созреет до моего отъезда в Париж.

Я опять наклонилась вперед и принялась ощупывать землю возле молодых кустиков клубники, выискивая мокричник, крестовник, пастушью сумку и одновременно разминая припекшиеся на солнце комки между пальцами. Сорняков не так много, не больше, чем саженцев, поскольку я полола здесь всего несколько дней назад. Я чувствую, что на меня устремлены обе пары глаз, они точно буравят мне спину. Чудное ощущение, ведь я понятия не имею, что такое зрение.

Я подозреваю, какие мысли бродят у них в голове: как я распознаю сорняки и откуда вообще мне известно, что это такое? Но сорняки такие же растения, как и другие, только нежеланные. У них есть листья, и цветы, и запах, и стебли, и сок. Я определяю их по запаху и по листьям, как и прочую траву.