Порог - Олег Рой

Как и прежде, с каждым сказанным словом демон исторгал монетку, которую проглатывал обратно, но вот один золотой кружочек упал на пол и, покатившись по половицам, исчез в щели.

— Ты найдешь ее, когда настанет время, — прогрохотали слова его. — А используешь только один раз, — ты поймешь, когда.

Маммона, бросив последний взгляд на Жан-Жака, поднялся в воздух и покинул дом так же, как и появился, — через окно. Впрочем, зияющая дыра в нем затянулась немедленно, и даже осколки стекла собрались вместе и встали каждый на свое место.

Внезапно перед глазами Жан-Жака все задрожало и смазалось, и он вдруг оказался совсем в другой комнате, все еще мал, но значительно старше — он видел внизу свои собственные детские ножки, обутые в добротную, но несколько грубоватую обувь.

Солнечный лучик, заглянувший в дом через оконное стекло, упал на пол, на секунду отразив яркий блик от какого-то предмета, почти невидимого. Заинтересованный мальчик опустился на четвереньки и увидел, что в щели между половицами застряла золотая монетка.

— Ух ты, — прошептал он, а его нетерпеливые пальчики уже пытались достать блестящий кружочек. И старания увенчались успехом.

— Привет тебе от Маммоны, — снова прошептало что-то рядом с ним. — Прячь скорее в свой кармашек и храни до поры…

Вновь все помутилось перед глазами, а когда взгляд его прояснился, Бизанкур обнаружил себя в номере гостиницы Шангри-Ла, завороженно наблюдающим пляску блестящей алой нити, к кончику которой прилепилась золотая монетка. Нить продолжала рисовать таинственный узор, только что усыпивший его. Теперь же всякая дремота покинула его, и сознание прояснилось.

Подобно кисти, которую обмакнули в кровь, узор этот постепенно обрисовал фигуру с распростертыми крыльями, в которых колыхались зыбкие облачка разноцветного искрящегося дыма.

«Какой красивый», — вновь, как и тогда, в далеком детстве, подумал обомлевший Бизанкур.

Фигура плавно опустилась рядом с ним и сделала плавный приглашающий жест рукой, унизанной драгоценными перстнями. Сверкнули искры на гранях самоцветов, мягко прокатился, отражаясь, свет от золотых монет, которые чешуею обволакивали тело демона. Они уселись в кресла, и Маммона тут же обратился в молодого японца. Некоторое время тот безмолвно, с совершенно непроницаемым выражением лица созерцал Бизанкура, точно сканируя его, — пока по спине Жан-Жака не поползли мурашки. Сложилось ощущение, что Маммона знал про него то, чего он не знал про себя сам. Разумеется, так оно и было, но Жан-Жак все равно не на шутку встревожился.

Но вот демон алчности бодро и любезно улыбнулся, точно бизнесмен перед переговорами с союзником:

— Ну, что ж. Твоя плата неплоха. Эту монету я очень любил. Я помню их все… Хорошо, что она вернулась ко мне. Я тебе помогу, а ты слушай и запоминай.

Жан-Жак молча и покорно сложил ладони перед грудью на японский манер и поклонился.

— Ты удачлив, — заметил Маммона. — Через неделю праздник Сити-Го-Сан, и я подскажу тебе, как ты им сможешь воспользоваться.

— А что он означает? — поинтересовался Альбин.

— Для тебя — что ты сможешь убрать олицетворение Умеренности без особого труда. Ему как раз четыре года, и он получит в подарок эту идиотскую конфету титосэ амэ, а все дети любят сладости.

Видя недоумение на лице Бизанкура, демон усмехнулся, поддернул безупречно белые манжеты рубашки, и запонки ослепительно вспыхнули на мгновение под случайным солнечным лучом:

— Да, подробностей много, не спорю, без меня тебе было бы не разобраться. Ну на то я и здесь. Немного истории, если не возражаешь… Итак, много веков назад детская смертность была высока по всему миру — тебе ли не знать, ведь и ты этому немало способствовал.

Альбин усмехнулся, и демон ответил ему понимающей усмешкой.

— Разумеется, в Японии тоже, — продолжал Маммона. — Почему-то коренное население считало, что некие возрастные вехи для выживания дитятки критичны. Если дитятко эти вехи перевалило и ничего с ним не случилось, то, значит, боги к нему благосклонны, а его шансы выжить и достигнуть рубежа совершеннолетия все выше и выше. Вот эти критические точки, которые надо пережить, — три, пять и семь лет.

— Но ведь ему четыре! То есть мне нужно ждать еще год, пока он преодолеет рубеж? — невольно вырвалось у внимательно слушавшего Бизанкура.

Демон усмехнулся:

— Это же японцы… По западному календарю мальчишке четыре. А в Стране восходящего солнца засчитывается срок беременности, прибавляя ребенку год.

— Странные люди эти японцы, — заметил Бизанкур.

— Люди вообще существа странные, не находишь? — усмехнулся демон, глядя на него в упор, и зрачки его блеснули нехорошим золотом.

Жан-Жак стушевался и опустил глаза, потому что камушек был пущен и в его огород.

— А обычаи японцев не страннее обычаев в других странах… — продолжал Маммона. — Итак, по кадзоэдоси — традиционной японской системе определения возраста — Рэнхо уже пять. Был бы его папаша менее традиционен, он считал бы по современной системе, маннэнрэи, то есть от даты рождения, как принято на Западе. Так нет же, он жуткий консерватор и блюдет традиции во всем, так ему удобнее. В принципе, и такой подход к жизни неплох, когда все четко расписано. Люди определенного склада именно к нему и склоняются. Стало быть, и подход к ним нужен, исходя из их сути. Далее, о теме, которая мне ну очень близка. Речь сейчас пойдет об алчности… Ну а там и до твоего дела недалеко… Только что это мы сидим как во время официальной встречи?

Щелчок пальцев, и перед ними возникло изысканное угощение — много маленьких тарелочек с небольшими порциями разнообразных лакомств на каждой.

— Особенность японской кухни такова, что, наслаждаясь изумительно приготовленной едой, ты даже не будешь знать, что это и из чего приготовлено, — заметил демон, деликатно и сдержанно пробуя каждое угощение и жестом приглашая Бизанкура последовать его примеру. — Такигава, как истинный японец, чтобы отыграть предписанную традициями и воспитанием роль хозяина и мужчины, ради поддержания контактов устраивает вечеринки для коллег. Коллектив это семья, а босс — глава семьи, вот эта вот вся ерунда. Деньги на выпивку и закуску всегда тратятся из представительских фондов, но Сидзиро берет деньги из фонда только для себя, коллеги же платят из своего кармана. Конечно, они недовольны, но кто, скажи, доволен своим начальником?.. Впрочем, в этой фирме у всех более чем хорошая зарплата, и они могут себе позволить пропустить несколько стаканчиков или сходить в сэнто, а то, что Такигава слишком любит денежки, не повод поднимать бунт. Тем более японцы не очень-то любят вечерами сидеть дома, пристегнувшись к юбке жены, вот они и отрываются. А для себя любимого Синдзиро раскошеливается на клубы кябакура, где можно хорошо провести время в обществе гейши. Такигава — эстет и любит, когда для него одного танцует или играет на каком-нибудь музыкальном инструменте красивая женщина. Кстати, хочешь пригласим сюда сейчас гейшу?