Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

В день высадки на Галлиполи Уайзмен написал Толкину, сообщая, что наконец-то прочел все его стихотворения, присланные Гилсоном пару недель назад. Дж. Б. Смит уже поделился с ним своим высоким мнением о толкиновских стихах, но, только увидев их своими глазами, Уайзмен наконец-то поверил, что его старый друг, один из Великих Братьев-Близнецов, в самом деле стал поэтом. «Ума не приложу, где ты берешь все эти свои потрясающие слова», – писал он. «Жителя Луны» он назвал «великолепно разухабистым», а про «Два Древа» сказал, что ничего лучше не читал вот уже целую вечность. Более того, Уайзмен начал сочинять музыку к «Солнечному лесу» для двух скрипок, виолончели и фагота. Заимствуя сравнение из военной действительности, он описал финал еще одного стихотворения, «Коперник и Птолемей», как «методичный, тщательно просчитанный обстрел снарядами с газом удушающего действия». Стихи Толкина поразили его до глубины души. «Они обрушились на меня словно гром с ясного неба».

Апрель 1915 года, ознаменовавший первую весну Великой войны, возможно и был тем самым «жесточайшим месяцем», что представлял себе Т. С. Элиот, сочиняя «Бесплодную землю»: чудесная погода, повсюду пробуждается жизнь – и леденящий ужас: новости и слухи рассказывают о тысячах юношей, гибнущих на всех фронтах. Совсем под боком цеппелины[40] сбрасывали бомбы на эссекское побережье – туда, где десятью веками ранее англосаксонский эрл Беорхтнот и его дружина были наголову разбиты грабителями-викингами. Толкин, на тот момент изучавший древнеанглийскую поэму «Битва при Мэлдоне», посвященную этому давнему столкновению между тевтонами с континента и их островными родичами, уже знал строки, произнесенные одним из дружинников Беорхтнота, когда удача отвернулась от англичан:

Впоследствии Толкин перевел эти слова так: «Духом владейте, доблестью укрепитесь, / сила иссякла – сердцем мужайтесь…»[41] При всей своей древности эта краткая формулировка ка северного героического кодекса наглядно отвечала на запрос современной Толкину эпохи. В ней присутствует осознание неизбежности смерти – и упрямое стремление достичь сколь можно большего, пока еще есть силы. В отношении личного боевого духа, да и общего стратегического настроя такое отношение более уместно, чем жертвенный, полумистический тон уже знаменитого на тот момент стихотворения Руперта Брука «Солдат», подразумевающий, что солдат ценнее для своей нации в смерти, нежели в жизни:

Дж. Б. Смит восхищался поэзией Брука и считал, что Толкину стоило бы ее почитать, но стихи, написанные Толкином, когда тот в конце месяца снова обосновался в доме № 59 на Сент-Джон-стрит, были совершенно иными. Во вторник 27 апреля он взялся за два произведения «про фэйри» и на следующий же день их закончил. Одно из них, «Ты и Я и Домик Утраченной Игры», – это любовное стихотворение длиной в 65 строк, обращенное к Эдит. В нем интригующе предполагается, что, когда Джон Рональд и Эдит впервые встретились, они уже были знакомы друг с другом в снах:

В стихотворении рассказывается о двух детях, которые во сне попадают в загадочный и таинственный домик с окнами на море. Разумеется, он совершенно не похож на городскую обстановку, в которой Джон Рональд и Эдит познакомились на самом деле. Здесь нашли выражение пристрастия Толкина, которые столь живо отзывались на Сэрхоул, на Реднэл и на каникулы у морского побережья или были некогда сформированы этими местами. Но Толкин уже разрывался надвое между ностальгическими красотами сельской Англии и неведомым, необузданным великолепием. Примечательно, что занятия прочих детей, во сне оказавшихся в Домике Утраченной Игры, намекают на тягу Толкина к созданию миров: пока одни танцуют, поют и играют, другие собираются «возводить / дома, помосты в кронах, / чертогов купола».

Здесь слышится явная перекличка с Неверлендом «Питера Пэна». В восемнадцатилетнем возрасте, в 1910 году, Толкин посмотрел театральную постановку блестящей пьесы Дж. М. Барри в театре и позже отмечал: «Это неописуемо, но я этого не забуду, пока жив». На пьесу откликалось сердце любого сироты – в ней изображались дети, разлученные с матерями расстоянием или смертью. Пьеса вся построена на контрастах: она то сентиментальна, то цинична, то шутлива, а то несокрушимо серьезна; «Питер Пэн» сражается с самой идеей смертности – герой пьесы, мальчик, который отказывается взрослеть, заявляет, что «умереть – это здоровское приключение!».

Но толкиновская идиллия, при всей ее радостной беззаботности, затерялась в прошлом. Время заявляет о своих правах – к вящему горю и замешательству тех, кто приходил сюда во сне:

Тогда же Толкин написал сопутствующее стихотворение под названием «Шаги гоблинов»: мы снова оказываемся на такой же волшебной тропе, в сумерках слышится гудение жуков, шуршание крыл летучих мышей и вздохи листвы. Приближается шествие волшебного народца; стихи превращаются в последовательность восторженных восклицаний: