Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма - Кэтрин Зубович

Отличительная черта архитектурного дела в нашей [советской] стране – его тесная связь с планировкой городов. Здесь от архитектора требуется умение проектировать не просто отдельные жилые и общественные здания, но и целые улицы, целые кварталы и города. Наша цель – создание единых архитектурных «ансамблей» в наших городах. Это особенно важно теперь, когда многие наши большие и малые города разрушены дотла фашистскими захватчиками[228].

В послевоенный период создание ансамбля стало, по словам советских зодчих, «одной из важнейших творческих проблем социалистического реализма»[229]. А в 1947 году, когда Совет Министров СССР выпустил постановление о возведении в Москве еще восьми небоскребов – так, чтобы Дворец Советов являлся девятым и самым высоким подобным зданием в центре столицы, – в основу этого замысла был положен именно принцип ансамбля.

После 1935 года уже ни одна комиссия УСДС не ездила в Америку – не потому, что никто не изъявлял желания. В конце 1937 года руководство УСДС обратились к Молотову с письменной просьбой отправить группу специалистов, работающих над Дворцом Советов, в трехмесячную поездку по США. Эта просьба так и не была удовлетворена[230]. Годом позже, в 1938-м, уже сам Иофан написал Молотову из Нью-Йорка, где он наблюдал за возведением спроектированного им советского павильона очередной Всемирной выставки. Иофан настоятельно просил Молотова разрешить УСДС снова откомандировать в Америку группу специалистов[231]. Но снова не было ничего сделано, чтобы эта поездка состоялась. В 1938 году внимание московских функционеров было поглощено совсем другими событиями – такими, которые, похоже, начисто исключали дальнейшую возможность международного сотрудничества.

Террор

УСДС не обошла стороной волна насилия, которая в конце 1930-х годов прокатилась по всему Советскому Союзу. Чисткам подверглись и начальники, и сотрудники из разных отделов этой организации, и после ареста Василия Михайлова в июне 1937 года УСДС на четыре месяца осталось без руководителя[232]. Через три месяца Михайлов был обвинен во «вредительстве и участии в контрреволюционной террористической организации» и расстрелян[233]. Над Андреем Никитичем Прокофьевым, сменившим Михайлова в октябре 1937 года, со временем тоже нависла угроза ареста[234]. Через несколько месяцев после того как Прокофьева поставили во главе УСДС, его подчиненные стали писать Молотову и Сталину письма, в которых обвиняли начальника в грубости, кумовстве и «зажиме самокритики»[235]. В 1938 году Молотов распорядился, чтобы в отношении Прокофьева провели негласную проверку[236]. Вскоре многие из окружения нового начальника оказались арестованы, в том числе его непосредственный помощник и другие сотрудники, которых он привел в УСДС со своего прежнего места работы в тресте «Строитель»[237]. В ноябре 1938 года Молотов получил доклад, как будто бы подтверждавший справедливость многих претензий к Прокофьеву. Согласно мнению сотрудника, которому было поручено провести проверку, Прокофьев был виновен в должностных злоупотреблениях и непотизме. Исполнитель также выяснил, что новый начальник УСДС «ведет себя грубо, своими резкими репликами запугивает работников строительства, пытающихся критиковать его плохую работу»[238]. Расследование в отношении Прокофьева затронуло и других сотрудников УСДС – от низовых служащих до самого Бориса Иофана.

Осенью 1938 года Иофан, пока в Москве кто-то разбирался в подробностях его биографии, находился за границей: как упоминалось выше, он наблюдал за монтажом спроектированного им павильона СССР для предстоящей Всемирной выставки в Нью-Йорке. Павильон Иофана был похож на тот, который он ранее создал для Всемирной выставки 1937 года в Париже. Там павильон увенчивала большая стальная скульптурная группа «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, а перед павильоном в Нью-Йорке стоял обелиск с изваянием работы скульптора Вячеслава Андреева под названием «Новый советский человек»: великан рабочий простирал к небу руку, в которой держал пятиконечную рубиновую звезду. Как сообщал в июне 1939 года американский журнал Architectural Forum, посетители выставки считали павильон Иофана лучшим среди всех иностранных павильонов. Это сооружение описывалось там как «мощный, пусть в чем-то и наивный, образец монументальной архитектуры»[239]. Среди экспонатов советского павильона особенное сильное впечатление производил выполненный в натуральную величину фрагмент станции Московского метрополитена[240]. И если в американском павильоне экспонировалась огромная диорама Democracity – «города будущего», – то советская экспозиция не отставала в этой гонке и демонстрировала принятый в 1935 году Генеральный план реконструкции Москвы. В центре этой части выставки красовался макет Дворца Советов[241]. Если советские архитекторы надеялись создать впечатление, будто в Москве уже построен социалистический город будущего, то для Иофана павильон СССР в Нью-Йорке служил прежде всего экспериментальной площадкой, где можно было достичь синтеза изобразительных искусств и зодчества, ведь именно этот эксперимент Иофан собирался осуществить при строительстве настоящего Дворца Советов[242].

Между тем в Москве, пока шло следствие в отношении Прокофьева, обнаружились компрометирующие факты из биографии Иофана: «С 1914 по 1926 г. Иофан проживал в Италии и в 1926 г. вернулся в СССР по приглашению Рыкова»[243]. Тот же расследователь выяснил, что, «кроме Рыкова, он был также близко знаком с Бухариным и Радеком»[244]. Это был намек на то, что своим взлетом на советском архитектурном небосклоне Иофан был обязан трем старым большевикам, которые незадолго до того были осуждены на Московских показательных процессах. Помимо выявления этих порочащих связей было отмечено, что Иофан избегал участия в партийной жизни, протекавшей на стройплощадке дворца. Кроме того, архитектор нанял на работу в УСДС людей, которых недавно арестовал НКВД.

В итоге ни Прокофьева, ни Иофана не тронули. Однако Большой террор подорвал работу над дворцом и оставил свой след в УСДС. Обвинения, выдвинутые против Прокофьева и Иофана, следовали шаблонам, которые тогда применялись по всему СССР. В 1937 году Центральный Комитет инициировал кампанию за «критику и самокритику», побуждавшую, по словам Венди Голдман, «любого самозваного правдоискателя выступать с разоблачениями злоупотреблений»[245]. Ожидалось, что руководители уровня Прокофьева и Иофана тоже вступят в эту игру и станут прилюдно каяться в ошибках. Хотя, скорее всего, ни Прокофьев, ни Иофан не занимались в 1930-е годы подобными вещами, в послевоенный период ритуальные выступления с «критикой и самокритикой» станут самым обычным делом на партсобраниях УСДС. И после войны оба руководителя этой организации будут регулярно в них участвовать.

С началом войны перед УСДС встал ряд новых задач. В июне 1941 года работа над дворцом была приостановлена. Как только стало известно о вторжении Германии, начала функционировать командная вертикаль военного времени, и все столичные строительные организации, а также все их работники, попали в прямое подчинение Местной