Отец монстров - Сергей Арно

Запершись в своей мастерской, он работал со скипидаром, серой и винным спиртом, который готовил из хлебных злаков, сахара и рисовой водки. Ища возможность продления жизни покойников, он наполнял их кровеносные сосуды воском и ртутью, вдыхая ее смертоносные испарения. Часто ему становилось дурно, кружилась голова… но Рюйш упрямо двигался к своей цели. Для бальзамирования он использовал также эфирные масла, свинец и смолы, экспериментируя со зловонными, уже разлагающимися покойниками. Фредерик Рюйш искал разгадку секрета. В поисках ему помогали знания, которые он приобрел, работая в юности аптекарем: он знал много снадобий, замедляющих процесс разложения плоти у живого, но не у мертвого…

И однажды вечность открыла ему свою Тайну. Фредерик Рюйш изобрел способ, при котором забальзамированные им тела детей и взрослых выглядели как живые.

Первые покойники, которых Рюйш выставил на демонстрацию в своем кабинете, вызвали изумление публики и недоверие коллег.

В обширном своем доме на втором этаже Рюйш имел пять комнат, которые называл «кабинетом». Два дня в неделю этот своеобразный музей был открыт для посетителей. Здесь Рюйш выставлял смастеренные им препараты, вытащенные из человеческих тел, в заспиртованном и в сухом виде. Публика шла посмотреть на это с удовольствием. Но когда Рюйш выставил покойников, забальзамированных по новому рецепту, весь Амстердам выстроился в очередь возле его дома, так что пришлось повышать плату за вход. Рассматривая лежавших в колыбели мертвых младенцев и выставленных напоказ взрослых, посетители изумлялись естественности их лиц, некоторые даже трогали их руками, чтобы убедиться, что это не живой ребенок… Но нет, живых экспонатов в кабинете Фредерика Рюйша не было. Эффект этот удавался за счет того, что анатом умел сохранить естественный цвет и фактуру кожи со всеми индивидуальными особенностями: родимыми пятнами, сыпью, шрамами и царапинами, сеточками кровеносных сосудов…. Так что те, кто знал этих людей живыми, нередко, случалось, от произведенного эффекта падали в обморок.

Вот что позже писал современник Рюйша, посетивший его кабинет: «Видел пятьдесят телец младенческих в спиртах от многих лет нетленных. Видел мужское и женское четырех лет возраста нетленны и кровь знать, глаза целы и телеса мягки, а лежат без спиртов…»

Коллеги-анатомы с сомнением и усмешками глядели на препараты Рюйша, они-то знали, что пройдет месяц и кожа на них сморщится, появятся дыры, и препарат уже ни на что будет не годен, кроме как выбросить его вон. Но проходили месяцы, годы, но лица, туловища, ноги прошедших через руки Фредерика Рюйша сохраняли свой цвет и фактуру… Как ни удивительно, но по прошествии времени они даже становились еще более похожи на живых, как будто вот сейчас поднимутся и скажут что-нибудь. Анатомы не находили этому объяснения. О Фредерике Рюйше поползли зловещие слухи, что он продал душу за этот секрет. Хотя дом его добропорядочные жители Амстердама давно уже обходили стороной, особенно когда на город опускались сумерки и к воротам подъезжали кареты с телами казненных, приходили женщины, неся мертвых младенцев… Но тех, кто обходил дом с наступлением сумерек, днем тянуло туда посмотреть на новые диковинные экспонаты, которые выставит доктор Рюйш.

В своей уникальной коллекции Рюйш оставлял только самые интересные экспонаты — остальные же продавал, так что в Амстердаме стало модным, на удивление гостям, выставлять у себя в доме забальзамированные тела мертвых детей и взрослых, неожиданно производя на гостей приятное впечатление. Полюбоваться на диковинные экспонаты приезжали и из других стран и городов: из Лондона, Гамбурга, Парижа — считалось великой удачей купить хоть один экспонат Рюйша.

Из забальзамированных мертвецов Рюйш составлял композиции — мертвый ребенок, играющий на скрипке, с веночком на голове; отделенные ручки и ножки покрывались кружевными манжетками; в детскую ладошку он вкладывал внутренние органы, например сердце или печень. Человеческие эмбрионы в подобных композициях украшались сухими цветочками, крошечными свечками, бисерными браслетиками, колье и поясками. Одним из особенных украшений коллекции по праву считались заспиртованные детские головки со вскрытой черепной коробкой, но румяные и с виду вполне довольные. Эффект этот в немалой степени достигался за счет умного вида хрустальных глазок, вставленных в детские головки вместо настоящих.

Вот как описывались современниками некоторые замечательные композиции Фредерика Рюйша.

«Человеческий плод, примерно семи недель, который схвачен маленькой восточной змеей, трехмесячный плод мужского пола в пасти ядовитейшего животного, называемого жителями восточной Индии чекко, лежащий в гробнице труп человеческого плода шести месяцев, украшенный венком из цветов и естественных плодов и букетов, запах которого он как бы вдыхает».

Из черепа человеческого плода, сидящего в гроте, с любопытством выглядывает скелет мыши. Или еще композиция: два скелетика братьев-близнецов семимесячных плодов сидят в душераздирающе трогательных позах у гроба третьего братишки, при этом «один подносит к лицу внутренности живота, как бы вытирая слезы, другой несет в правой руке кусок кишки, а в левой артериальную ветку, вынутую из селезенки».

Как видим из описания, композиции были сооружены с некоторой долей черного юмора. Почти все свои художественные работы Фредерик Рюйш (наверное, для хохмы) снабжал печальными поэтическими надписями на латинском языке о быстротечности времени и о бренности всего земного, пронизанными страданием и пессимизмом, типа «Сик транзит глориа мунди» («Так проходит земная слава») и разными другими. Случалось, посетители — если не обладали чувством черного юмора, — видя мертвое тельце ребенка, проливали слезинку от грусти и неизбежности кончины. Особенно сложны и фантастичны были композиции из детских скелетиков и сухих органов, которые обычно монтировались на небольшом поддоне. На нем укреплялись и склеивались особым клеем внутренние органы человека: печень, сердце, вынутые из почек и печени камни, а на них в различных позах укреплялись детские скелетики, изображавшие скорбь, восхищение, восторг. Эти изумительные композиции Рюйш называл «анатомо-поэтические». Они и вправду сделаны были с большим вкусом и усердием: скелетики плакали, читали стихи, играли на крохотных музыкальных инструментах — словом, вели вполне обычную свою жизнь. Эти поэтические композиции вызывали восторг у творческих личностей, посещавших музей Рюйша, и хотя литература того периода приходила в упадок, начиная служить политическим целям, но такому поэту как Лодевик Мейер коллекция Рюйша навеяла не один художественный образ. Да самого великого Иоганна Себастьяна Баха, в своем путешествии по Европе посетившего дом Рюйша, поразила и восхитила эта коллекция. Долго с интересом рассматривал коллекцию знатный вельможа из Англии — он тоже оставил запись в книге почетных гостей. Через тридцать лет на надгробье этого величайшего человеконенавистника напишут: «Жестокое негодование не может больше терзать его сердце». Это был Джонатан Свифт.

Одному Фредерику Рюйшу — хоть расшибись — было бы не сделать такого количества тонких и изящных экспонатов. Во всех делах ему помогали его детишки Рахиль и Генрих. Рахили тогда исполнилось уже девять лет, ее брату одиннадцать. Они были просто незаменимы, в особенности при составлении композиций из детских скелетиков. Только чувствительные детские пальчики могли составить крохотный экспонат, прикрепить малепусенькую берцовую косточку к тазобедренной, составить косточки позвоночника, и если что-нибудь вдруг сломается в непрочном препарате, аккуратненько починить. Дети были руками и глазами Фредерика Рюйша, а он был головой. Кроме того, маленькая Рахиль с детства имела умелые ручки, художественный вкус и часто самостоятельно составляла композиции. Отец не протестовал и не опасался, что дети что-нибудь испортят. Он, как мудрый педагог, давал им возможность развивать свои творческие способности. У него появилась даже идея открыть кружок, чтобы соседские детишки могли под его присмотром заниматься творчеством — благо материала для этого было достаточно. Если, конечно, требовалось перепилить кость — это Фредерик делал самостоятельно. Но вот аккуратненько задрапировать место перепила тканью в манжетке, — это уже Рахиль или Генрих. Трогательные надписи для препаратов Рюйш заказывал у малоимущих поэтов и писателей, платя им за надпись три гульдена.