Шоколад на крутом кипятке - Лаура Эскивель

Новое сумасбродство ничуть не покоробило Титу. Наоборот, она почувствовала облегчение, узнав, что на Ченчу возложена маетная обязанность ухаживать за матерью: наконец-то Тита могла спокойно заняться вышиванием простыней для своего приданого. Обвенчаться с Джоном она решила, как только мать пойдет на поправку.

Ченча, та действительно пострадала из-за каприза хозяйки. Она едва начала приходить в себя душой и телом после зверского нападения насильников. Хотя со стороны и казалось, будто она лишь выиграла от того, что у нее теперь не стало никаких иных дел, как только стряпать да относить еду Матушке Елене, — куда там!.. Поначалу она обрадовалась этой перемене, но как только начались крики и попреки, она тут же смекнула, что все это выйдет ей боком.

Однажды, когда Ченча отправилась к доктору Брауну, чтобы он снял швы, которые вынужден был наложить по поводу разрывов во время изнасилования, Тита приготовила еду вместо нее.

Они думали, что без особого труда обведут Матушку Елену вокруг пальца. По возвращении от доктора Ченча отнесла еду и по обыкновению попробовала ее под приглядом страждущей. Но едва Матушка Елена прикоснулась к пище, как тут же ощутила во рту горький привкус. С яростью швырнув поднос на пол, она выгнала Ченчу из дому за попытку надсмеяться над собой. Ченча воспользовалась этим поводом, чтобы отправиться на несколько дней в родное селение. Ей надо было забыть об изнасиловании и о самом существовании Матушки Елены.

Тита попыталась убедить ее не принимать близко к сердцу материнские причуды. Она провела не один год рядом с Ченчей и знала, как на нее воздействовать. А та кипятилась:

— Оно, конечно, крошка, только мне-то за что вся эта отрава? Еще рагу швыряет! Ты уж пусти меня, не будь занудой.

Тита ее обняла и успокоила, как после возвращения делала это теперь каждый раз перед сном. Она не видела иного способа вытащить Ченчу из ее депрессии и неверия в то, что кто-то захочет жениться на ней после дикого нападения бандитов.

— Знаешь, какие они, мужчины. Даже на том свете не сыскать, кому я теперь нужна, а уж на этом и подавно!

Видя ее отчаяние, Тита решила отпустить ее. Чутье подсказывало ей: останься Ченча на ранчо и узнай об этом Матушка Елена — грозы не миновать. Только на расстоянии зарубцуется эта рана. Наутро в сопровождении Николаса она отправила Ченчу домой.

Тите не оставалось ничего другого, как нанять новую кухарку. Но та ушла через три дня, не вынеся капризов и грубости Матушки Елены. Подыскали другую — эта продержалась целых два дня, — а там третью и еще одну, пока в городке не стало женщин, которые были бы согласны маяться в их доме. Дольше других пробыла глухонемая девушка: проработав пятнадцать дней, она ушла, так как Матушка Елена объяснила ей жестами, какая она тупица.

Теперь Матушке Елене не осталось ничего другого, как смириться с тем, чтобы пищу готовила Тита, хотя по-прежнему была настороже. Помимо того что она требовала от Титы пробовать еду перед тем, как есть самой, она еще просила подавать ей перед каждой трапезой стакан теплого молока, который и пила как противоядие от горького зелья, потребляемого ею, как она полагала, вместе с едой. Иногда этого было вполне достаточно, но порою ее донимали рези в желудке, и тогда она сверх того испивала глоток вина из ипекакуаны (Южноамериканское растение семейства мареновых, корень которого используется в медицине) и глоток вина из мексиканского лука, служивших рвотным. Это продолжалось недолго. Месяц спустя Матушка Елена умерла в страшных корчах, которые сопровождались сильными спазмами и конвульсиями. Поначалу Тита и Джон не могли объяснить столь странную смерть, ибо, помимо параплегии, Матушка Елена, как показало вскрытие, не страдала никакими другими заболеваниями. Лишь найдя при осмотре ночного столика фляжку с вином из ипекакуаны, они пришли к выводу, что, скорее всего, Матушка Елена потихоньку его попивала. Тогда-то Джон и высказал предположение, что это сильнодействующее рвотное могло стать причиной ее смерти.

Во время ночного бдения Тита не могла отвести взгляд от лица матери. Только теперь, после ее кончины, она впервые разглядела его и начала ее понимать. Глядя со стороны, можно было принять испытующий взгляд Титы за взгляд, исполненный горя, но она не чувствовала ничего такого. Почему-то на ум ей пришла присказка «свежей капустного листа» и новый ее смысл: так странно и одиноко, подумала она, должен себя чувствовать лист, внезапно расстающийся с другим листом, рядом с которым он вырос. Было бы нелепо думать, что она страдает, отделяясь от кочна, с которым никогда не могла ни объясниться, ни установить какие-либо отношения, будучи знакомой лишь с верхними листьями, в полном неведении, какие еще листья таятся внутри. Она не могла вообразить, что этот рот с горькой складкой страстно целовал другой рот, эти пожелтевшие щеки розовели в пылу любовной утехи. И однако так было. Лишь теперь, с большим опозданием и совершенно случайно, Тита убеждалась в этом. Наряжая мать для отпевания, она сняла с нее огромную связку ключей, которая, словно цепь, опоясывала ее сколько Тита себя помнила. В доме все было под замком и строгим контролем. Без милостивого согласия Матушки Елены ни одна чашка сахара не могла быть взята из кладовой. Тита знала, какой ключ от какой двери или рундука. Но кроме этой тяжелой грозди ключей, на груди матери она обнаружила маленький, в форме сердца, медальон, внутри которого находился крошечный ключик, тут же привлекший внимание Титы.

Размер ключика навел ее на мысль о соответствующей замочной скважине. Она вспомнила, как в детстве, играя с сестрами в прятки, с ногами забралась однажды в шкаф Матушки Елены, где наткнулась на спрятанный под кипой белья маленький сундучок. Пока Тита отсиживалась в шкафу, она безуспешно пыталась открыть этот запертый на ключ тайник. Матушка Елена, хотя и не участвовала в игре, обнаружила ее в шкафу, куда заглянула, чтобы достать то ли простыню, то ли еще что-то. Застав дочь на месте преступления, она в виде наказания заставила ее облущить в амбаре целую сотню маисовых початков. Тита не понимала, почему ее проступок заслуживал столь большого наказания: залезла в шкаф с чистым бельем — только-то и всего. Лишь теперь, когда матери уже не было в живых, читая вынутые из сундучка письма, она поняла, что наказание было оправданным, что она была наказана совсем за другое — за попытку ознакомиться с содержимым сундучка.

Нездоровое любопытство побудило Титу отпереть сундучок. В нем она нашла связку писем от некоего Хосе Тревиньо и материнский дневник. Письма были адресованы Матушке Елене. Тита сложила их по датам и узнала историю ее истинной любви: всю свою жизнь она любила одного только Хосе. Ей не позволили выйти за него, так как в его жилах текла негритянская кровь. Одна из негритянских колоний, бежавшая во время гражданской войны в США от угрозы линчевания, решила обосноваться вблизи их городка. Хосе был плодом незаконной любви Хосе Тревиньо-отца и красавицы-негритянки. Когда родители Матушки Елены прознали, что их дочь влюблена в мулата, движимые ужасом, они заставили ее незамедлительно выйти замуж за Хуана Де ла Гарса, отца Титы.

Этим, однако, они не смогли воспрепятствовать тому, что, даже будучи замужем, она продолжала вести тайную переписку с Хосе, и похоже было, что она не удовольствовалась лишь этим видом связи, ибо, как явствовало из писем, Гертрудис была дочерью не их отца, а Хосе.