Она моя… - Иман Кальби

– Мне грустно на это смотреть – тихо произнесла Влада, видя, как Васель автоматически впивается в телевизор, все сильнее хмурясь.

– Все же это безоружные люди…Я, конечно, понимаю, что среди них есть провокаторы…

– И тем не менее, Влада, они виноваты столько же, сколько и те же провокаторы…Сколько солдаты, открывающие по ним огонь…Сколько беспредел глупых местных властей, доконавших население. Сколько чертова засуха, продолжающаяся уже второй год и вынуждающая тысячи людей уходить в города в поисках пропитания…Глупо искать виновных….Виновны все…В мире не бывает черно- белой картинки, запомни это…Надо как- то это пресекать. А у тебя есть идеи по этому поводу?

– Не знаю, может услышать их голоса… – в растерянности начала Влада.

– Их голоса слушают, Влада, с народом встречаются…. Пойми, эти люди не знают сами, чего хотят…Они не знают, что такое демократия и свобода, так как росли в другой среде. Не так, как европейцы. Для них важно иметь заима (араб. – лидер) во главе…авторитета, который поведет их, как пастух своих овец…Это в арабской ментальности. Знаешь, что сказал поэт Джебран Халиль Джебран по этому поводу: «Если вы собираетесь лишить власти тирана, посмотрите сперва, уничтожен ли трон его, возведенный в вашей душе… Ведь тиран может властвовать над свободными и гордыми, если только внутри их свободы есть тирания и внутри их гордости прячется стыд»… Этого ли нет у нас в Сирии. Помяни мое слово, этим людям нужно чему- то поклоняться. И они найдут себе идеал, как только открестятся от идеала нынешнего президента, чьи фотографии висят даже в общественных туалетах. Боюсь, что им может стать какой- нибудь фанатик, если не взять ситуацию под контроль…

– Ты мечтаешь о власти? –  зачем- то выпалила она и прикусила язык. Она ведь знала, что подобного рода вопросы в семье Али табу. Они не пойдут друг против друга, какого бы мнения ни были о членах своего клана. И его рьяная защита отморозка Авада, который, как говорят, выбешивал своим поведением даже президента, с лихвой доказывала это ей сейчас.

Он бросил на нее острый, быстрый взгляд,

– Сегодня, похоже, ты решила провоцировать меня своим языком, а не нарядами. Может найдем ему более приятное для меня и более активное для тебя применение?

Это не прозвучало сексуально. Он была раздражен, не возбужден. Владу кольнуло от его грубости, но она решила промолчать. Вот так он ее и подавил. Скажи ей пару – тройку недель назад, что она будет готова сглотнуть такую фразу от мужика, она бы выцарапала любому глаза.

Наконец, принесли еду… На удивление при виде аппетитных местных закусок –  меззе, составляющих основу любого завтрака в арабских странах, она вдруг сильно захотела есть и накинулась на снасть, как хищница.

Васель удовлетворенно и умиленно улыбался, глядя на ее аппетит, словно не было этой напряженности еще минуту назад.

– Еще бы, столько калорий было накануне сожжено, улыбаясь, подколол он ее.

***

Они уже пили чай. Больше молчали. Словно каждый уходил от неприятной темы, которая, тем не менее, оставила свой осадок и нависла между ними «дамокловым мечом». Царившая еще утром на яхте идиллия куда- то испарилась, и от этого было немного больно. Васель, наконец, нарушил это неприятное и неловкое молчание и огорошил ее откровением.

– Он держал эту собаку в своем охотничьем домике, но никогда сам к ней не прикасался. Так, смотрел со стороны. В Сирии среди мусульман есть предрассудки в отношении собак, они считаются нечистыми животными… Это было мальчишеское прибежище в нашем большом саду… За псом ухаживали уборщики – филиппинцы. Не помню, но мне кажется, их для того и наняли.

Васель говорил, а его лицо немного осунулось, погрустнело. Было видно, как его сознание блуждает по мрачным закоулкам памяти.

– Я гулял неподалеку… Любил тогда проводить время в одиночку…Тяжело было адаптироваться в первый год… Рядом никого не было…Потом помню, как накинулся огромный ротвейлер, повалил меня и вцепился с щеку… Я закричал, подбежал наш садовник, прогнал собаку палкой…В тот же вечер обо всем доложили деду. Он приказал пристрелить пса.. Тогда- то все и стало ясно… Авад взбесился, он считал эту собаку своей собственностью, как и все остальное, стал прилюдно кричать, что хотел, чтобы она меня загрызла или хотя бы изуродовала, чтобы я так не походил на своего папашу… Когда дед дал ему пощечину, тот немного остыл, но потом все равно процедил сквозь зубы, бросая на меня полный ненависти взгляд – ты все равно стал кяфиром (араб. –  неверный), порченным нечистой сукой! В наказание его отослали в деревню у моря, родовое гнездо нашего деда,. Через какое- то время все сделали вид, что ничего не произошло. Даже мы с ним притворились ради деда, что простили друг друга. Укус был глубоким. Дед волновался и хотел прислать пластических хирургов, но я отказался, наотрез. Все понимали, что шрам останется и долго меня уламывали поменять свое мнение, но я так и не захотел. Знаешь, никому этого до тебя не говорил, но на самом деле не захотел, чтобы помнить об этом…Он говорил мне про кяфира и суку, это слышали все окружающие – и думали, что он так просто хочет задеть меня, обидеть как мусульманина, которого укусила нечистая собака… Но мы с ним знали, что на самом деле значат эти слова. Тогда, смотря друг другу в глаза и ненавидя сам факт существования друг друга…. Он говорил это обо мне и моей матери…Женщине иной веры, увезшей меня из этой страны. Я понимал это и почему- то мне хотелось, чтобы этот шрам остался. Я действительно стал чужим им. Нет, я был чужим. Тогда я чувствовал себя именно так. Сейчас, конечно, все это забылось, но я до сих пор рад, что шрам остался. Люди всегда воздвигают памятники –  и на улицах, и в душе. Иначе все забывается. Странно, конечно, но это словно символ того, что я не стыжусь своего происхождения, что никогда ни перед кем не прогнусь… Я сын Сирии, патриот ее до мозга и костей, но от своих корней отказываться не собираюсь…

Влада была потрясена до глубины души. Уже набирающее в яркости солнце, синяя лазурь моря и белоснежные плавные очертания шикарных яхт словно растворились перед ее взором, выставив на передний план потрясающе красивого, печального молодого мужчину со сложным внутренним миром и множеством проблем, которого она почти не знала, принимая за истину внешний, лощеный образ…

– Он до сих пор не дает мне забыть о шраме… При случае обязательно обращает на него внимание. Многие из близких чувствуют нашу взаимную неприязнь, поэтому стараются нас не сводить. Я делаю свои дела, а он свои. Наши сферы интересов не пересекаются. И вряд ли бы пересеклись вообще, если бы не это говно с оппозицией… Стараюсь сдерживать его мракобесие, как могу…

Влада не нашла ничего умнее, кроме как выпалить ему, как на духу:

– Ты прекрасен, Васель, как внутри, так и снаружи –  нежно коснулась его щеки, желая закрыть эту тему раз и навсегда. – С шрамом или без, ты просто бог. Не хотела тебе этого говорить, чтобы ты не загордился, но думаю, скрывать тут нечего, уверена, тебе не раз об этом уже говорили… Наше знакомство, наша связь…, –  она подбирала слова, чтобы они прозвучали искренне, от сердца, –  они никогда не были обставлены общественными условностями, излишним романтизмом. Мы с тобой изначально знали, кто что хочет, изначально были честны друг с другом. Я знаю, что это ничего не означает ни для тебя, ни для меня, поэтому говорю тебе это искренне, от чистого сердца… Я никогда не видела такого красивого сирийца, внешне и внутренне…