Любовь прекраснее меча - Андрей Легостаев

В центре шатра заклубился дым. Вызов услышан.

Ламорак — не наследник Алвисида, он поддается магическим чарам. Хамрай подчинил юношу своей воле.

Едва подойдя к комнатам оруженосцев барона, Ламорак на время потерял способность думать и чувствовать.

Затем Хамрай подвел Ламорака к магическому столбу, который не успели разобрать после неудачной попытки создать двойника наследника Алвисида.

Хамрай не понимал, откуда у него благородные порывы — казалось, за двести лет сердце мага должно было очерстветь и оставаться равнодушным к чужому горю.

Хамрай так и думал раньше.

Оказалось — нет.

Может, любовь, которой он так сейчас страшился, влияет на него?

Хамрай не желал об этом думать. Ему просто понравился этот симпатичный юноша (к тому же близкий друг наследника Алвисида — почему бы не сделать Уррию еще раз приятное?), а в склянках оставалась одна жизнь.

Очнулся Ламорак все так же стоя в коридоре, словно не прошло и мгновения.

— Пойдем, — сказал сэр Ансеис.

— Что вы хотели мне показать?

— Я передумал. Позже покажу.

— «Позже», наверное, для меня не будет.

— Будет, — уверенно сказал барон.

Когда они подошли к воротам все удивленно посмотрели на Ламорака.

Мост уже был снова поднят. По дороге вниз спускался он сам — Ламорак. Ошибиться было невозможно.

— Кто это? — удивленно спросил Ламорак.

— Ты, — ответил маг. — Твоя точная копия, ничем не отличается. Даже мыслями.

— Пустите меня туда, — сказал, почти выкрикнул юноша. — Я должен быть там! Я!

Его порыв остановил спокойный, властный жест графа Маридунского.

— Это магия, да? — спросил Уррий.

— Да, — подтвердил Фоор.

— Спасибо, сэр Ансеис, — ответил Уррий.

Хамрай понял, что предугадал правильно — наследник Алвисида переживал за Ламорака.

Все смотрели вниз.

Король Пенландрис слез с коня, сын подошел к нему и они обнялись. О чем они говорили со стены замка было не слышно.

Ламорак, находящийся на стене замка, почувствовал на себе ненавидящие, словно прожигающие насквозь взгляды окружающих рыцарей.

— Ну, если он хотел убить отца-предателя, бычья требуха, то чего ж медлит? — спросил сэр Гловер.

Он ни к кому не обращался, как будто рассуждал вслух, но Ламорак воспринял его слова, как самое суровое обвинение его, Ламорака, в коварном предательстве.

— Все правильно, — медленно произнес сэр Отлак в ответ на слова Гловера. — Пенландрис под белым флагом у стен замка. Ламорак, вернее его магический двойник, как защитник замка не имеет права убивать парламентера. Как и следует поступать истинному благородному рыцарю. Вот отъедут чуть дальше, уберут белый флаг…

Ламорак с благодарностью посмотрел на сэра Отлака — уже не впервые за последние дни граф спасает его от немедленной расправы.

— Хорошо, бычья требуха, подождем, — недовольно проворчал Гловер.

Ламорак смотрел вниз, на то, как он сам усаживается на лошадь, освобожденную для него варлаком. Он пытался разобраться в своих чувствах. Ведь он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО желал только одного — смыть позор кровью. Кровью отца-предателя, а если понадобится, то и собственной. Неужели в решающий момент он не отважился на это?

Что сказал отец в свое оправдание, что у двойника не поднялась рука?

Как трудно, оказывается, разобраться в самом себе — думаешь одно, а поступаешь…

Странно, но Ламорак не боялся, что его, вот его, стоящего на стене, разрубят на куски возмущенные рыцари. Если выясняется, что он трус и предатель — имеет ли тогда смысл жить? И того бы, там, внизу, хорошо бы тогда тоже…

Ламорак лишь искренне жалел, что ему никогда не суждено встретиться с тем, внизу. С самим собой. Они бы вдвоем жили душа в душу — это больше, чем друг, это больше чем брат…

Но, действительно, что же он медлит?!

Эмрис подошел к Ламораку и обнял его за плечи. Рядом встал Уррий. Волна уверенности и поддержки накатила на Ламорака — у него есть друзья, которые верят в него, не смотря ни на что!

На стене замка воцарилось гробовое молчание, только кто-то из рыцарей нервно кашлянул.

Все смотрели вниз.

И как-то самый ответственный момент Ламорак, поглощенный своими мыслями, пропустил.

Он вдруг услышал торжествующие крики, вздохи облегчения и сэр Гловер, дружелюбно ткнул его могучим кулаком в грудь:

— Молодец, бычья требуха. Прости, что я сомневался!

Внизу, на зелено-изумрудной траве, почти скрытый лошадьми, лежал король Пенландрис. Мертвый.

И Ламорак увидел, как мечи варлаков рубят его. Его, который внизу. Увидел, как двойник вскрикнул от боли, как пошатнулся в седле, как прикрылся рукой от очередного удара, как упал из седла и как один из варлаков направил коня со смертоносными копытами на него — растоптать, превратить в месиво, чтобы никто не мог узнать то, что было Ламораком.

Страшно смотреть со стороны на собственную смерть. Хочется бежать вниз и рубить убийц, протыкать копьем, рвать зубами.

Ламорак неосознанно выхватил меч из ножен. Юноша тяжело дышал, глаза сверкали безумием.

Но самое главное — он все-таки совершил это! Позор предательства больше не давит на плечи невыносимым грузом.

Двое варлаков спешились, подняли тела короля Пенландриса и его сына, положили на коня поперек крупа и весь немногочисленный отряд помчался прочь от стен замка.

Ламорак понял, что обязан барону Ансеису не только жизнью, не только спасенной честью, но и еще чем-то большим — что-то новое, неохватное, непередаваемое словами открылось Ламораку в эти минуты.

Он понял сейчас, что в жизни самое главное. Понял, ради чего стоит жить. И ради чего — умирать.

— Да здравствует король Сегонтиумский! — воскликнул герцог Вольдемар.

И Ламорак не сразу догадался, что эти слова — о нем.

«Добро и зло враждуют, мир в огне,

А что же небо? Небо в стороне.

Проклятия и радостные гимны

Не долетают к синей тишине.»

Омар Хайям

Уррий стоял рядом с Ламораком и угрюмо смотрел, как удаляются по дороге варлаки, увозящие тело короля Пенландриса.

Что-то непонятное колючкой царапнуло душу. Он что — не рад чудесному спасению Ламорака? Да нет, конечно рад, еще как рад! Ламорак и позор с имени смыл и жив остался. Конечно, Уррий рад этому. Так в чем же дело?