Тмутараканский лекарь - Алексей Роговой

что, не в обиду тебе будет сказано, но в торговле ты понимаешь не больше, чем я в ратном деле. Я знаю, что у русских много хороших мастеров, и из похода наши братья вскоре наверняка привезут не один десяток новых пленников. А теперь представь, сколько их будет во всех четырех ордах! А потом большинство их них повезут продавать в Кафу на невольничий рынок, и цена им будет так ничтожна, что за одного раба я смогу купить лишь пару овец. За ту же цену, что мне заплатил Берендей за этого колесника, бек сможет приобрести тройку хороших резвых коней. Чувствуешь разницу? Ченегрепа хоть и немолод, и глаза его уже поблекли, как степные цветы на обжигающем ветру, но он всегда чует запах прибыли. Сакзь еще молод, но опытен, и поймет, что я лишь приумножаю богатство орды.

— Вот только не говори, что ты бескорыстно обо всех обитателях вежи заботишься, старик, — раздраженно сказал Костук.

— Ведь вы мои родичи, как я могу не заботиться о вас? И, как ты правильно заметил, я беспокоюсь о ВСЕХ обитателях вежи, к которой и сам отношусь. Так что с чего бы я должен был забывать себя? — с ехидной улыбкой произнес Ченегрепа, а потом добавил: — А теперь оставь меня, мне еще нужно другие расчеты произвести.

Когда хмурый Костук вышел от Ченегрепы, Матвеев понял все в его взгляде. Он поблагодарил половца за помощь и пошел прощаться со своим другом. Николе долго собираться не надо было — он взял с собой пару истоптанных сапог, которые нашел где-то в походе, да маленький мешочек с родной землицей. Сергей застал его, когда тот, уходя, прощался с торками, а те угрюмо махали руками ему в ответ.

— Ну, прощай, брат Сергий! Пускай Ангел-Хранитель оберегает тебя на всех путях. Надеюсь, Господь приведет еще нам с тобой свидеться…

— Удачи и тебе, брат Никола! Благодарю, что ты помог мне выжить в половецкой веже и при этом не сойти с ума от печали и уныния. Пусть и тебя охраняют ангелы на твоем пути.

И они обнялись крепко, как родные братья перед уходом на войну. Серега за это время настолько успел привыкнуть к Николе, что ему было невозможно представить, как он будет дальше жить в этом пока еще незнакомом мире без своего единственного друга, собеседника и проводника. Николе тоже, конечно, жаль было навсегда расставаться с последним оставшимся в веже русичем, да и с самой вежей, в которой он прожил не один год. Ведь здесь ему было уже все знакомо, а впереди находилась лишь пугающая его неизвестность.

Наконец на дорогу выехала повозка с Берендеем, он отдал приказ сопровождавшим его воинам, и они погнали Николу и еще с дюжину бедолаг по дороге прочь от Шарукани.

Матвеев какое-то время с грустью посмотрел им вслед, а затем вернулся к прежней работе, помогавшей отогнать невеселые думы.

* * *

Следующие несколько дней Сергей провел в подавленном настроении. Он пытался работать, пытался разговаривать с печенегами и торками, а также с Костуком, но все равно не мог избавиться от чувства безысходности. К тому же Костук был постоянно занят поручениями Ченегрепы, а общаться с пленными кочевниками Сереге быстро надоело. Конечно, знание половецкого языка было большим подспорьем, но в полупустом лагере и слушать-то было особо некого. По вечерам он пел песни половцам, но и их внимание и одобрение не могли его успокоить. Если раньше у Матвеева была надежда на побег, то теперь в его голове поселилась твердая уверенность, что остаток своих дней он проведет рабом у половцев.

В один из особо жарких дней Ченегрепа решил устроить праздник в честь своего дня рождения — оставшиеся половцы Тарховой орды пошли на берег Донца и устроили там пляски, состязания в ловкости и некое подобие пикника на природе. Молодые половчанки — жены и дочери ушедших в поход воинов — затеяли катание на лодках по реке. Простые кочевники, подражая им, сооружали плоты из свежепринесенных досок прямо на берегу. От Костука Сергей узнал, что Ченегрепе в этот день пошла пятьдесят вторая весна. Матвеев подумал о том, что это был солидный по тем временам возраст, и купец уже считался стариком, а в нашем времени он был как раз бы в полном расцвете сил и еще далек от пенсионного возраста.

Незнакомый Матвееву повар из другой вежи жарил мясо на огне, а Сергей с Куркутэ и Булой — пленными печенегом и торком, как обычно, носили дрова для костра, воду для казана и доски для плотов. Куркутэ был одутловатый увалень средних лет, ленивый, как дембель в армии, а низкорослый Була был молод и задирист, но труслив. Наблюдать за их жаркими перепалками было единственным удовольствием для Сереги на тот момент.

— Куркутэ, что ты сидишь, как ворон на ветке. У меня не десять рук, чтобы носить эти проклятые дрова. Работать не работаешь, зато ешь в пять раз больше, чем мы с монахом. Вот скажу Костуку, что ты дрова таскать не хочешь, оставят тебя без еды на недельку, может, похудеешь и будешь попроворнее.

— Замолчи, куриная твоя голова! У меня хоть и две руки, зато их хватит, чтобы вколотить тебя в землю по шею, чтобы ты не нарушал мои мысли своими криками.

— И о чем же ты думаешь, о мудрейший из степных баранов?

— О том, как бы тебя случайно не зашибить поленом, а то ведь и поломаешься ненароком, даже наш монах не починит.

— Между прочим, я был третьим сыном хана орды торков, — ворчливо сказал Була, — и если бы не судьба-злодейка, то это ты должен бы мне прислуживать.

— Был или не был — не важно. Те времена давно прошли. Тащи дрова, иначе тебе не сдобровать.

— Замолчите вы оба, смотрите, что там происходит? — встревоженно сказал Сергей своим собеседникам.

Пока они подходили к кострам, от которых уже во все стороны разносился аромат жареного мяса, Матвеев, краем уха слушая своих спутников, смотрел на маленькие лодочки и плоты, плывущие по реке. В нескольких лодочках сидели половецкие девушки и женщины, которых в качестве развлечения и для того, чтобы освежиться в такую жару, катали бравые кочевники. Внезапно одна из лодок, плывшая посередине реки, накренилась и зачерпнула бортом воду. Половец, сидевший на веслах, пытаясь балансировать, резко качнул лодку в другую сторону, но не рассчитал своих усилий — лодка перевернулась с сидящей в ней девушкой и горе-гребцом.

Через несколько мгновений возле перевернутой лодки на поверхности