День револьвера - Андрей Уланов

— Не стоит, зеленый, не стоит…

* * *

Гримаса уныния и глубочайшего разочарования пропала с морды гоблина в тот самый миг, когда за последним слугой закона хлопнула дверь борделя. Взамен чертов нелюдь начал скалиться так, словно его только что выбрали сенатором.

— Эй-парень, а нам здорово повезло.

— Да, — безучастно подтвердил я. — Особенно мне.

— Брось… — наклонившись, Толстяк поднял патронный пояс, из-за порванного ремня свалившийся с покойника и по этой же причине оставленный Доком на месте происшествия. — …ну, подумаешь, стрельнули в тебя разок-другой. Здесь, в Пограничье, это дело совершенно житейское. В меня вот вчера стреляли… ты же и стрелял.

— В Кривоклыка, — возразил я.

— Ыгы, а значит, почти в меня… стоял-то я рядом с ним.

Спорить с гоблином у меня сейчас не было ни сил, ни желания. Поэтому я молча развернулся и потащился обратно к салуну Мака. Открыл дверь… дополз до стойки… взгромоздился на стул и хрипло прошептал:

— Рому мне, рому!

— Есть черный кубинский, — гном искоса глянул на подвесную полку. — Еще неплох мексиканский и золотой из республики Псов Господних. Но я советую тебе…

— Самый крепкий! — выпалил я.

— …подняться наверх, — невозмутимо продолжил гном, — и окунуться в бадью с горячей водой. Одежду можешь оставить за дверью — я отдам её прачке.

Я открыл рот — и закрыл, не найдя подобающих случаю слов. Затем открыл снова.

— Мак Хавчик… ты… ты… истинный чудотворец!

Гном улыбнулся.

— Ты все еще здесь?

Меня уже «здесь» не было. Клянусь, когда я взлетал по лестнице, догнать меня было бы не по силам и пуле. Вода! Горячая! С белой, как свежевыпавший снег, пеной! Аллилуйя, Мак! Хавчика в президенты! Гномы — я вас люблю!

Я ушел на дно как обожравшийся аллигатор, нырнул с головой и оставался под водой, пока в груди не начали скрести когтями сразу дюжина кошек. Лишь тогда я медленно и с большой неохотой высунул наружу кончик носа и принялся блаженствовать…

…пока не услышал четкий металлический щелчок, ну-у очень похожий на звук взводимого курка…

…кое-как протерев глаза, я увидел этот самый курок — а заодно и все остальное ружье, кончик ствола которого находился не дальше чем в двух дюймах от моего носа. Из черт-знает-какого калибра черной дыры мне зловеще ухмылялась костлявая старуха с косой, а над прикладом ничуть не менее отвратно кривилась морда гоблина.

— Как насчет предсмертного слова, эй-парень!

— Сдохни!

— Сейчас не моя очередь, — гнусно хихикнул нелюдь, — и нажал на спуск.

— Из всех твоих шуток, — медленно произнес я, — эта была самая идиотская.

Толстяк оскалился.

— Я знал, что у тебя хватит глупости взять в ванну револьвер, — сообщил он. — А еще я знал, что ты не выстрелишь.

— А я — не знал!

— Ты побоялся отстрелить себе большой палец на правой ноге, — ехидно сказал гоблин. — А будь я человеческой самкой, то и кончик…

Толстяку пришлось прерваться, потому что я бросил в него револьвер. Не самый разумный поступок, но ничего другого под рукой не имелось.

Как и ожидалось, револьвер гоблин поймал, но слетевшие с «максима» хлопья пены угодили точнехонько на скалящуюся харю, заставив Толстяка подпрыгнуть едва не под самый потолок.

Что ж, хоть в этом байки оказались родственны правде — гоблины действительно терпеть не могут воду. По крайней мере ту, что не разбавлена спиртом.

— Ф-р-р-р! Ы-ы-ы! Вот дерьмо!

— Толстяк, а что ты делаешь во время дождя? — вкрадчиво спросил я. — Закапываешься на десять футов?

— Дождь — это, чтоб ты знал, глупый человечишка, священные слезы Спящего, — надменно произнес Толстяк. — Попасть под них — радость для любого гобла. А вот гадость, которую сородичи Мака добавляют в мыло, чтобы лучше пенилось…

— Разжижает мозг и заставляет его вытекать через уши, — донеслось из-за двери. — Но бояться нечего, у тебя-то сплошная кость, от лба до затылка.

— Мак?

— Я принес тебе одежду, — сообщил гном, входя в комнату и выкладывая на пол кучу, нет, Кучу. Судя по количеству торчащих из неё рукавов и штанин, одежды там было на роту Кейнов. — Не новье, но выглядит еще прилично. Подбери себя пару рубашек по размеру… ну и чего еще захочешь.

— Спасибо, Мак.

— Да не за что. Я все равно собирался пустить это тряпье на протирку.

— И конечно же, — фыркнул гобл, — ты не забудешь вычесть стоимость этого тряпья из нашего счета.

Интересно, а каково на текущий момент состояние «нашего счета», подумал я. Задавать этот вопрос гному как-то не хотелось, потому что в ответ Мак вполне мог заинтересоваться нашей платежеспособностью. Кстати…

Дождавшись, пока сапоги гнома простучат по лестнице, я высунул из воды палец, поманил гоблина и когда он — скорчив при этом совершенно зверскую рожу — наклонился к ванне, прошептал:

— Где деньги, Толстяк?

Гобл сразу забыл про свое отвращение к пене — клыкастая харя разом превратилась в почти человеческого вида лицо. Удивленное донельзя.

— Какие деньги, эй-парень, ты вообще о чем?

— Денежные деньги, зеленый! Мексиканские доллары!

— Ах, эти деньги…

Наклонись гоблин еще чуть пониже, я бы смог ухватить его за шею и двумя руками, но сейчас в моей досягаемости находился только скальп — пучок волос, тщательно раскрашенный в пять цветов, заботливо перевитый нитью и украшенный всякой дрянью. Именно за скальп я Толстяка и сцапал, «нежно» пригнув его мордой к поверхности воды.

— Да! ЭТИ деньги.

— А-а-а-фы-фы-фы! — Гобл, выкатив глаза, пытался сдуть с носа клок пены. — А-а-а-тпусти!

— Где доллары, Толстяк?!

— Там! — гобл махнул револьвером в сторону сваленной в углу кучи трофеев. — Зашиты в патронном поясе.

— Врешь.

— Ну… они были там, — признался гоблин. — Я достал их сегодня, под утро.

— А где они сейчас?

— Пропил.

— Сорок пять долларов? И ты еще можешь стоять?!

Толстяк дернулся, но тут же сообразил, что при попытке изобразить пьяную до погремушки на хвосте змею он вынужден будет рухнуть прямо в пену.

— Я их… у-у-у-инвестировал.

— Чего?!

От неожиданности я даже ослабил захват, чем гобл моментально воспользовался, резко мотнув головой. Прядь выскользнула из моих пальцев, и мы вернулись к прежнему раскладу: голый человек в бадье с водой и вооруженный до клыков гоблин рядом.