Подкаст бывших - Рейчел Линн Соломон

– Любишь «Баффи»?

– О да. Выросла на ней. А ты?

По крайней мере, ему хватает приличия немного смутиться.

– Смотрел на «Нетфликсе».

Ну разумеется. Ему двадцать четыре – он слишком молод, чтобы успеть застать «Баффи» в прямом эфире, нашпигованную рекламой.

– Под «выросла на ней» я имела в виду, что во время первых сезонов была, ну, знаешь, еще совсем юной и почти ничего не понимала… – Я со стоном прерываю себя, хотя рада, что разговор свернул с темы секса. – Господи, не заставляй меня чувствовать себя старой бабкой.

Смех из недр его горла превращает мои ноги в желе. Я чувствую этот рокот там, где мне совсем не хочется.

Все это вызывает очень много вопросов.

Именно это чувство застает меня врасплох больше, чем что-либо за сегодняшний вечер. Я и думать не хочу о том, чтобы заниматься с Домиником чем-либо, кроме шоу о наших псевдоотношениях. Я и думать не хочу о том, как он грубо смеется мне в ухо, прижавшись другими частями своего тела к другим частям моего.

И я правда не хочу представлять, как он снова подносит холодный стакан к моей коже.

Я сглатываю, прогоняя бредовые мысли. Трезвая Шай ни за что бы не стала фантазировать о Доминике Юне, стоящем прямо перед ней. Мое воображение слишком разнузданное, а годовая пауза только усугубляет положение.

Доминик возвращает мне стакан и выпрямляется. О. Только тогда я понимаю, как легко он мог бы заломить мне руки за голову, толкнуть к стене и рассказать, как именно журналистика спасет мир, прижавшись губами к моей шее.

Разумеется, он не делает ничего из перечисленного – вместо этого он отступает на шаг. Затем на два. После трех шагов температура в комнате опускается. После четырех я снова могу дышать.

– В общем, как бы то ни было, – говорит он на полпути к выходу, – думаю, что мы были бы хороши.

Мама поворачивается, глядя на свое отражение в трехстворчатом зеркале.

– Выглядишь потрясно, – говорю я ей с кремового кожаного дивана. Тот же комплимент применим к последним пяти платьям, которые она примерила, что только подтверждает мою теорию: Лианна Голдстайн просто не способна выглядеть плохо – даже в двенадцати метрах тафты цвета шартрез. Тем временем у меня под глазами мешки из серии «собака снова прогнала меня в криповую гостевую», а на уме лишь одно – темный угол комнаты отдыха в офисе.

– Это ведь приемлемо – не белое платье? – Она убирает волосы с шеи, обнажая глубокий вырез на спине. – Хочется чего-то нетрадиционного, но в то же время не слишком зрелого.

С папой у них все тоже было нетрадиционно – они поженились втайне в национальном парке Роки-Маунтин в Колорадо.

От фоток, где они позируют на фоне бирюзовых гор и дугласовых елей, захватывает дух. «Все друзья рассказывали мне, как спустили кучу денег на еду на собственной свадьбе, но не съели ни кусочка, – ответила она, когда я спросила, почему у них не было официального торжества. Затем она залилась музыкальным смехом. – Не могу себе представить что-то ужаснее».

Когда мы зашли в свадебный магазин, консультантка принялась фонтанировать эмоциями: как волнующе, должно быть, покупать свадебное платье для дочери. Маме пришлось ее поправить, и консультантка столь же обильно принялась извиняться.

Но удивительнее всего вовсе не то, что мы здесь ради мамы, а не ради меня. А то, что это ее второй раз и теперь она хочет настоящую свадьбу.

– Все больше и больше невест нынче предпочитают нетрадиционные платья, – чирикает консультантка, стоя рядом с подушкой для булавок и рулеткой. – Не думала, что зеленый будет сочетаться с вашими волосами, но вы выглядите изумительно.

И все же мама недовольна.

– Что-то мне в нем не нравится. У вас есть что-нибудь чуть менее, – она приподнимает многочисленные слои пышных юбок, – чуть менее, хм, платьеобразное?

– Разумеется. Сейчас принесу фасоны покороче. – Консультантка исчезает, а я опрокидываю в себя остатки шампанского.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, но постоянно возвращаюсь мыслями на станцию. Утром в четверг Доминик прошагал внутрь как ни в чем не бывало, разве что одарил меня той полуулыбкой, какой постоянно улыбался, когда подбрасывал мячик. Но ведь… между нами и впрямь ничего не было? Тот момент в комнате отдыха показался мне напряженным, но вдруг он так нависает надо всеми женщинами и морочит им голову своими феромонами и широкими плечами? Не то чтобы он пригвоздил меня к стене, снедаемый желанием взять меня прямо здесь и сейчас. Я сама отступила к стене, а затем он просто встал передо мной. Совсем другое.

Мы выпили, устали и говорили о сексе. Из-за этого я немного ополоумела – совсем как в начальной школе, когда учителя отмечали в табелях об успеваемости мое «гиперактивное воображение». Это вовсе не означает, что меня тянет к нему.

Консультантка возвращается с охапкой розовых, мятных и бледно-голубых платьев, и мама благодарит ее.

– Первый эфир через две недели, – говорит она из примерочной. – Как ты себя чувствуешь?

– Как ни странно, нормально, – отвечаю я. – До меня еще не до конца дошло, что я действительно буду в прямом эфире. – Я бы могла произнести это сотню раз и все равно не поверила бы своим словам, пока не оказалась бы в той самой студии, которую так привыкла наблюдать из-за кулис.

– Твой папа твердил бы об этом на каждом углу, – говорит моя мама, и я слышу ее музыкальный смех. – Люди бы сочли его совершенно несносным.

– Разве они и без того так не считали? – спрашиваю я, потому что это правда.

Когда человек умирает, вспоминают не только хорошее. Припоминают и обиды – например, когда его спрашивали о чем-то, чего он не знал, отец просто игнорировал вопрос, вместо того чтобы ответить. А еще он вел многолетнюю вражду с соседями из-за деревьев, нависавших над нашим двором, и в качестве пассивно-агрессивной мести месяцами ежедневно косил наш газон. Умерев, люди не избавляются ото всех изъянов. И было бы неправильно изображать их безупречными. Мы любили его и его недостатки – тоже.

– Да, иногда, – отвечает мама, появляясь из примерочной в розовом платье, с подшивкой тюльпаном. – Но и я за свою карьеру нажила себе немало врагов. Нет-нет, это не то.

Я продираюсь рукой сквозь свой хвост, прикрывая им рот, а затем отпуская волосы обратно на плечо.

– Не знаю, я думала… Фил и эта свадьба… Я думала, ты все наконец-то делаешь так, как нужно.

Дверь снова открывается, и из примерочной появляется мама в бюстгальтере телесного цвета и темно-синем платье вокруг талии. На животе и руках у нее веснушки. Когда я была моложе, ее морщины порой пугали меня, но теперь они будто делают ее сильнее.

– Шай. Нет. Все совсем не так. – Она подбегает ко мне, судя по всему, не придавая значения тому, что наполовину раздета. – Я понимаю – все это кажется тебе странным.