Избави нас от зла - Том Холланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он повернулся к сержанту Иверарду и приказал:
— Возьмите людей и отправляйтесь в первый дозор. Вокруг холма, но не слишком далеко от него.
Сержант кивнул, пришпорил лошадь и помчался вниз по склону вала. Вскоре он уже был по другую сторону рва; его сопровождали трое рядовых.
Капитан Фокс долго провожал его взглядом, потом повернулся к сэру Генри, который уже около часа молча сидел рядом с ним в седле своей лошади:
— Я намерен проверить позиции остальных людей. Вам придется сопровождать меня.
Сэр Генри отрицательно покачал головой.
— Вы — капитан. Не хочу быть помехой.
— Но под угрозой именно вы. Мне бы не хотелось оставлять вас одного.
Сэр Генри махнул рукой в сторону солдата, который занимал позицию на валу.
— Я останусь с ним.
— Если вы настаиваете…
— Мне приходилось встречаться с опасностью. Вам нет нужды беспокоиться, Джон. Со мной все будет в порядке.
— Я не стал бы уверять вас вчера в существовании опасности, не будь у меня на то веских причин.
Сэр Генри улыбнулся.
— Я буду осторожен.
Капитан Фокс коротко кивнул, тронул поводья и спустился по склону крепостного вала внутрь древнего города, где вскоре затерялся среди тисовых деревьев и поросших травой бесформенных курганов.
Роберт был один в комнате наверху. Он сидел, закутавшись в плащ, и листал книгу. Ему очень не хотелось быть застигнутым за ее чтением. Вряд ли его родители даже слышали об Овидии — отец отдал ему этот томик вместе с остальными книгами домашнего учителя, просто выполняя волю усопшего. Но сейчас Роберт беспокоился, потому что они с матерью были в доме Воэнов, и его могла застать за этим занятием леди Воэн, которая понимала латынь и знала, какого сорта стихи писал Овидий. Она, несомненно, поразится, возможно, даже обмолвится об этом его матери, пусть хотя бы в шутку.
При одной этой мысли Роберта бросило в краску, и он сделал непроизвольное движение поскорее спрятать книгу. Но со стороны лестницы не было слышно звука шагов. Посидев несколько минут в полной тишине, он снова раскрыл томик стихов. Два месяца назад, даже если бы она попала ему в руки, он вряд ли стал бы читать стихи — во всяком случае, до смерти Ханны совершенно точно не стал бы. Но с той поры очень многое изменилось. И все, чему Роберт был обучен и во что свято верил: божественность мира, торжество праведности над грехом, — стало казаться ему все более и более неопределенным. Хотя он по-прежнему обращался к Священному Писанию, чтобы найти для себя мир среди ужасов жизни, мальчик непрестанно задавался вопросом, не могла ли лежать в основе всей этой науки любовь его родителей, а не любовь к Господу, какой бы она ни была. В чтении Овидия он явно не находил умиротворения — как раз наоборот, потому что эта поэзия казалась Роберту не чем иным, как рассказами о богохульствах и преступлениях такого рода, о каких прежде ему не приходилось слышать, но без которых, как он теперь, после смерти Ханны, подозревал, невозможна сама жизнь. Томление страстей, необыкновенные превращения, непристойные желания и ужасы любви — все это было в стихах Овидия и казалось изумленному разуму Роберта блистательным предвестием того, что означает жить, перестав быть ребенком. К его ощущению страха примешивалось еще и удовольствие преступного соучастия: теперь он знал такие вещи, которых совсем недавно просто не понимал. Он, например, узнал, через что должна была пройти Ханна, прежде чем понести дитя; знал он теперь, и почему ему так приятно целовать Эмили.
Роберт перестал читать и на несколько минут уставился в пространство невидящим взглядом, потом, словно внезапно очнувшись от транса, вздрогнул. Он попытался вспомнить, о чем задумался, и смущенно улыбнулся, осознав, что на уме у него была Эмили и что он ощущал прикосновение ее губ к своим. Мальчик тут же захлопнул книгу, вскочил на ноги и поспешил спуститься вниз. Он знал, что она в доме. Со вчерашнего дня, когда его и мать привели к Воэнам, всем строго-настрого запретили выходить из дома, а для большей убедительности поставили по милиционеру у каждой двери. Роберт по-прежнему недоумевал, что же мог узнать его отец, если это заставило его настоять на подобных предосторожностях; однако у него не было ни малейшего сомнения в их обоснованности. Внезапно он осознал, что отцовское предупреждение об опасности не просто предлог, под которым ему и матери велено оставаться в доме Воэнов, а какая-то действительно ужасная и реальная угроза. Он сразу же упрекнул себя за беспечность. Опасность может угрожать Эмили; возможно, именно она и нуждается больше всех в защите. А чем занимался он? Читал книгу.
Роберт нашел девочку в коридоре, возле двери в общую гостиную. Она оглянулась. Ее лицо было напряженным от сосредоточенного внимания. Эмили жестом велела мальчику молчать и снова приложила ухо к двери.
— Ну вот, теперь там тихо, — пожаловалась она, — ничего не слышно.
— В этом моя оплошность? — спросил Роберт.
— Как и во всем остальном.
Он обнял ее обеими руками. Она позволила мальчику поцеловать себя, потом отстранилась от него и спросила:
— Ты опять читал ту книгу?
— Для этого не нужна никакая книга, Эмили.
— В самом деле?
— Меня учит любить тебя не поэзия, а сама Природа.
— Мы учимся у нее очень быстро, верно?
— Так и должно быть.
— Почему?
— Нам недолго уже оставаться детьми. Вскоре мы должны пожениться.
— Ты еще даже не спрашивал меня, соглашусь ли я быть твоей женой.
— Я спрашиваю сейчас.
Эмили улыбнулась и не отстранилась от его нового поцелуя.
— И все же… — едва слышно заговорила вдруг девочка.
Роберт почувствовал, как она напряглась в его объятиях, а в поднятом на него взгляде он прочитал предчувствие чего-то очень дурного.
— Что, если мы не поженимся никогда?
— Что заставило тебя усомниться в этом?
— То, что я слышала, — ответила она и показала на дверь в общую