Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

близорукий взгляд, скользнувший по двору, остановился на двух крестах. Они синели за домом, между кустами вишенника. Чётко обозначились боками и крашеные гробнички.

— Что это? — встревоженно спросила Фаина. — Там, за домом.

Лидия подняла голову, неторопливо ответила:

— Яшины братишки похоронены. В голод поумирали.

— А почему не на кладбище?

Степан Тихонович с чрезмерным усилием двинул лопатой, разбрасывая по междурядью клубни, и пояснил:

— Хоронить было некому.

Усталую дремотность как рукой сняло! Фаина заработала быстрей, внутренне подобравшись и коря себя за то, что думала о Шагановых несколько минут назад…

Перед вечером Лидия с Фаиной отправились снимать сливы. Крупные, красновато-янтарные плоды, маячившие на ветках, гнули их до земли.

— Какие сладкие! Я таких слив даже не пробовала, — воскликнула Фаина. — Слушай, а ты не хотела бы жить в городе? Поступила бы на фабрику. Или в техникум.

— А я жила в городе, — усмехнулась Лидия. — Полгода училась на рабфаке. Сестра Маруся была студенткой мелиоративного института и меня затащила в Новочеркасск. А Яша находился там же на курсах трактористов. Познакомились на танцах, и — прощай учёба! Сюда увёз.

— А разве ты не здешняя?

— Нет. Я из Родионово-Несветайского района.

— Расскажи о себе.

— Да что рассказывать… Росла в многодетной семье. Старше меня — Мария, Павлик, Ваня. Младше — Наталья да Витя. Я вот гляжу: тебе всё у нас в диковинку. А меня с детства и коровы, и быки, и лошади, и чушки чумазые окружали. Я девчонка была слабенькая. Частенько простужалась. Сяду на подоконник, положу тетрадку и рисую… Ещё песни легко запоминала. В тёплую пору любила ездить с дедушкой на подводе. Выедем за околицу слободы и начинаем концерт! И русские, и украинские, и казацкие… А кругом простор! Цветов — не оглядеть! Соловьи…

— А я соловья ни разу не слышала.

— Училась неплохо. С охотой. Потом, когда семья перебралась на хутор Весёлый, к своему земельному наделу, стало трудней. Каждый день пять километров туда и обратно, пешака. Зимой квартировали у дедушки, в слободе. Помню, как за нами папа приезжал. Выйдем в субботу из школы — глядь — наши лошади! На холоде запах от них чудесный! Сено в санях мятой и донником отдаёт. Так и займётся сердце от радости! Дома нас мама искупает, бельишко сменит и — опять на неделю в слободу… Ну, давай по очереди. Теперь ты…

— Представляешь, отец и мама поженились в конце гражданской войны. Возможно, знаешь о блиновской кавалерийской дивизии? Ну вот. Родилась я в тачанке! Мне об этом говорила мамуля… Она из династии знаменитых врачей Каминских. Блестяще окончила Киевский университет. Кстати… — Фаина сделала многозначительную паузу. — Нарком здравоохранения её дальний родственник. Папа был комиссаром в полку, а после поступил в ОГПУ. Папанище у меня человек необыкновенный! Почти двухметрового роста, играет на гитаре, поёт баритоном. Всей душой предан товарищу Сталину! В тридцать восьмом, когда боролись с врагами народа, он сутками не смыкал глаз. Добровольцем ушёл на фронт. А мама в больнице оперировала. Днями пропадала на работе. Я в неё удалась. Мы даже одежду носим одинакового размера. Правда, маме идёт бордовый и синий цвет, а мне — зелёный.

— А почему ж ты у них одна?

— Спрашиваешь. Откуда мне знать?

— Значит, собой занимались. А я родила бы Яше ещё двоих…

— Не нам родителей судить. Хотя, конечно, в детстве было скучновато. То с куклами играла, то книжки рассматривала, то со служанкой по магазинам бродила. Дом коммунальный, в два этажа. Наверху наша квартира, четыре комнаты, и комнатушки Тархановых. Их Дуська моя ровесница. Но мы не дружили. Пустая девица. А на первом этаже, в полуподвале, живут Сидоровы. Тоже семья заурядная. Но добрая, пролетарская.

— Жили богато, раз служанку держали, — заключила Лидия и кивнула. — Лестница нужна.

Принесли её из сарая. Приставили к стволу. Лидия стала собирать сливы с верхних веток. Возобновляя разговор, вздохнула:

— А мы кое-как перебивались. Особенно в тридцать втором. Тут голод, а ещё и папашка наш загулял.

— По-настоящему не было продуктов?

— Нет, понарошку… Целыми семьями вымирали! Вон, видела могилки за хатой?

— Лидочка, извини. Случайно…

— Ты у родителей жила, как у Христа за пазухой. А мы… сусликов и галок жарили! А когда крапива да чеснок поднялись, то-то радовались… На пару с мамой пахали, запрягали в скоропашник стельную коровёнку. За день работы получали по два фунта ячменной муки. Хорошо ещё отец вместе с соседом купил в Новошахтинске лошадей. На конине кое-как выжили… Ну, довольно об этом. Беды прошлые. Настоящие — больней.

— По-моему, я тебе не говорила, что мама в госпитале служит, в Ессентуках? Наверно, и там уже немцы.

— Говорят так.

— А твои родители на хуторе?

— Отец ушёл в первый призыв, в июле прошлого года. Ничего о нём не знаю. А маму похоронили в апреле тридцать четвёртого. Я уже училась в последнем классе семилетки. Ребята ухаживали. А на мне одно-разъединственное ситцевое платьице, и то штопанное-перештопанное… Под Новый год стало заметно, что мама беременная, и я домой по два раза на неделе наведывалась. Как-то раз сорвалась в пургу. Чуть не замёрзла. Слава богу, лай расслышала. Слух у меня хороший… Вижу, что мама места себе не находит. Расплакалась и говорит: «Я слезами умываюсь, а он, паразит, должно, у Симоненчихи. Ни бога, ни людей не стыдятся. Уходил бы к Верке и жил, коль мы ему опостылили. Я с брюхом, она, холера такая, пальтушку справила. Не иначе, на наши денежки! Последние гроши от детей отрывает…» На что была мать покладистой, а тут не вытерпела. Оделась, схватила каталку, какой тесто раскатывала, и, распокрытая, в буран… Ждать-пождать — нет её. Наказала я Наташе с печи не слазить, следом побежала. А сугробы уже до пояса. Гляжу, кто-то движется по улице. Подошла, припала ко мне мама и давай стенать. А как пришли домой, как взглянула я на неё, так и сердце во мне упало! В пол-лица — синяк и на плечах следы от побоев. Наутро отец только с балалайкой на порог, а я кочергой его… По ногам! Чтоб дорожку забыл!.. А в апреле, недели через две после родов… не стало мамы…

Уже вечерело. В заречье не смолкала переливчатая песнь иволги.

Расколов сливы и разложив их сушиться на крыше летницы, Лидия с Фаиной решили искупаться. Такова