Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата - Ишмаэль Бих

Труп омыли и приготовили к погребению в тот же день. Его завернули в белую простыню и положили в деревянный гроб, установленный в доме того человека, на чьей веранде мы спали.

– Среди вас есть его родственники? – спросил высокий худой мужчина, распоряжавшийся в этом городке похоронами. Мы отрицательно покачали головами. Мне показалось, что таким образом мы как бы отвергаем Саиду, нашего друга и спутника. Он был нам как брат. Но все же нас спрашивали именно о кровном родстве. По традиции, близкие люди должны давать согласие на проведение обряда.

– Кто-нибудь из вас знал его семью? – мужчина выжидающе посмотрел на нас.

– Я знал, – откликнулся Канеи.

Тот подозвал его к себе – распорядитель стоял с другой стороны гроба. Я пытался разобрать, о чем он говорил, следил за жестикуляцией его правой руки, в то время как левую он положил на плечо Канеи. Тот что-то ответил, долго кивал, а потом вернулся к нам. Мы сидели на стульях вдоль стены – их специально принесли для начала церемонии похорон. На ней присутствовали только мы, распорядитель и хозяин дома.

Гроб вынесли из дома, и маленькая процессия направилась по улицам поселка к кладбищу. Жители окрестных домов тихо сидели на верандах. Когда мы проходили мимо, они вставали.

Я отказывался верить, что Саиду действительно умер. Мне все казалось, что он просто потерял сознание и скоро встанет. То, что он уже никогда не поднимется, дошло до меня, только когда его в одном саване опустили в зияющую могилу и могильщики начали засыпать ее землей. От Саиду осталась лишь память. Горло у меня перехватило, стало трудно дышать. Распорядитель похорон, спрашивавший о родственниках мальчика, начал читать суры. Тут я тихо заплакал. Слезы капали на землю, и летняя пыль быстро поглощала эту влагу. Мужчины обложили свежий холм камнями, чтобы укрепить его.

Потом все ушли, а мы остались на кладбище. Вокруг были такие же могильные холмики, как у Саиду. Лишь на немногих из них стояли палки с табличками, остальные погребения были безымянными. Наш друг стал одним из таких анонимных мертвецов. Мы просидели на кладбище много часов, как бы ожидая чего-то.

Мы были совсем мальчиками – к тому времени всем было по тринадцать, кроме Канеи (он на три года старше), а таким юнцам трудно бывает разобраться в своих чувствах. Я не мог понять собственных ощущений. Это было похоже на тревогу и озадаченность, от которых спазм сводил внутренности.

Вечером мы ушли с кладбища. На улицах было тихо. Мы сели на бревно под манговым деревом, на котором отдыхали вчера. Никто и не думал о том, чтобы устроиться где-то на ночлег. Канеи объяснил, почему Саиду похоронили прямо сегодня: в городе есть обычай, что мертвое тело нельзя оставлять на ночь. Надо было либо подчиниться правилам, либо уносить его отсюда. На эту тираду никто не ответил. Мы молчали. Тут снова завыли собаки и выли почти всю ночь, вымотав нам душу.

Мы слонялись по улицам. Многие жители не спали. Когда псы на время затихали или убегали на другой конец города, было слышно, как перешептываются обитатели домов. Я вспомнил, как несколько недель назад Саиду говорил, что какая-то часть его души умирает с каждым днем нашего путешествия. Наверное, вся она умерла в тот вечер, когда мы отбились от напавших на нас крестьян с мачете, топорами и палками. Уже тогда его голос звучал очень странно. Руки и ноги у меня затряслись, и это продолжалось всю ночь. Сердце сдавил страх: когда мы присели отдохнуть, я постоянно окликал своих друзей, боясь, что если кто-то из них заснет, то уже не проснется. Рано утром Канеи объявил, что с восходом солнца мы покинем селение и пойдем в следующую деревню.

– Не могу выносить больше этот вой. Он сводит меня с ума, – сказал он.

Мы пошли в дом человека, на веранде у которого умер Саиду, и поблагодарили его за помощь.

– Вы всегда будете помнить, где лежит ваш товарищ, – сказал он. Я кивнул, но при этом понимал: вероятность того, что мы сюда вернемся, ничтожно мала. Будущее было неопределенным, целью каждого дня было простое выживание.

Когда мы тронулись в путь, жители выстроились вдоль дороги, чтобы проводить нас. Мне это было неприятно: примерно так же они провожали погребальную процессию. Мы вышли на дорогу к деревне, в которой мы надеялись найти своих близких. Путь пролегал через ту самую окраину, где находилось кладбище. Ребята остановились. Лучи солнца освещали могилы. Подул легкий ветерок, ветви деревьев закачались, как бы махая нам на прощание. У меня по спине пробежали мурашки, будто кто-то тихонько подул мне в шею. Я обернулся, увидел поднимающийся над домами дымок, проследил, как его клубы растворяются в синеве неба, и зашагал прочь. Здесь мы оставили своего друга. Моя бабушка сказала бы, что краткий земной путь Саиду завершился. А нам надо продолжать идти, хотя мы тоже в этом мире лишь странники.

По дороге все плакали. Послышался крик петуха, а потом затих вдали. Мы шли молча. Но в глазах у каждого стоял немой вопрос: кто следующий? Нужно было шагать быстро, чтобы преодолеть за день как можно большее расстояние. Ночь пугала всех. Никто не знал, какие еще испытания принесет она нам.

Мы шли молча всю ночь, а потом остановились, расположились на обочине и прислушались к пению птиц, пробудившихся на заре. Мориба сел в сторонке, как он обычно сидел со своим другом Саиду, и всхлипнул. Потом еще и еще раз. В руках он крутил веточку – играя с ней, пытался развеять отчаяние. Все остальные кроме меня тоже заплакали и подвинулись ближе к Мориба, который теперь уже рыдал в голос. Но я так и остался поодаль и закрыл лицо руками, чтобы остановить слезы. Через несколько минут все немного успокоились и двинулись дальше, не сказав друг другу ни слова. Мы знали, что нет времени долго предаваться скорби. Ради самосохранения надо все время бежать вперед.

– Скорее бы добраться до этой деревни, – сказал Альхаджи. – Ох, как крепко я обниму маму, когда найду ее! – Он улыбнулся. – Правда, она всегда жаловалась, что я своими объятиями чуть не переломал ей все кости, и предупреждала: «Если ты меня любишь и не хочешь моей смерти, будь поосторожней!»

Мы захихикали.

– Мне кажется, нам удастся отыскать своих, – заговорил Канеи. – Во всяком случае, мы хоть что-то узнаем о них. – Он потянулся вверх, как будто пытался достать до солнца. Потом повернулся к Альхаджи, на губах у которого играла улыбка. – Я слышал, у тебя очень красивая сестра. Мы ведь с тобой останемся друзьями, да?

Тут уж все засмеялись.

Альхаджи запрыгнул на спину Канеи, и они стали кататься по траве и бороться, а потом встали и догнали нас. Настроение у них улучшилось, они напевали песню S.E. Rogie Nor Look Me Bad Eye, Nor Weih Me Lek Det[16]. Остальные стали подпевать. На мгновение все снова почувствовали себя счастливыми, но вскоре опять погрузились в раздумья и дальше шли в тишине.

Половина неба была голубой, но другую закрыли облака. Они казались неподвижными. Потом подул слабый ветерок, хрустнула ветка в лесу. Далекое эхо донесло до нас странные звуки, похожие на крик или плач. Не я один обратил на это внимание, мои друзья тоже остановились и прислушались. Тем временем ветер становился сильнее. Листья на деревьях шумно зашелестели. Сломалось еще несколько веток, гул в чаще леса теперь был слышнее. Стволы раскачивались из стороны в сторону, будто страдали от боли. Набежали тучи, и стало темно. Вскоре начался ливень, сопровождаемый громом и молнией. Он продолжался минут пятнадцать, а потом небо вновь очистилось. Мы растерялись, не знали, что делать дальше, но продолжали идти в промокшей насквозь одежде, надеясь, что солнце высушит ее. Ночью снова пошел дождь. Струи больно хлестали по лицу, заливая глаза. Мы шли, без конца утираясь рукавами, чтобы видеть дорогу, но быстро выбились из сил и сели под какими-то развесистыми кронами, чтобы переждать ненастье. Когда сверкала молния, мне было видно, кто под каким деревом сидит. Каждый из ребят обхватил руками колени и уткнулся в них лицом.