Война - судья жестокий - Анатолий Полянский

Итак, в тот злополучный вечер, отпущенный Шелестом, я спешил на репетицию полковой самодеятельности со страстным желанием увидеть Надин. Честно говоря, я уже не мог без нее обходиться. И в то же время не представлял, что будет дальше. Она была законной женой моего командира, и этим все сказано. Даже думать о ней было кощунством. Наши отношения, как бы далеко они ни зашли, просто не имели будущего. Впереди, если бы мы на что-то решились, ничего не маячило, кроме катастрофических последствий.

Однако вечер оказался не просто злополучным — роковым. Возле клуба меня перехватил Лева Арончик. Он был взъерошен, с трудом переводил дух.

— Наконец-то! — воскликнул. — Все оббегал! Тебя искал!..

— Что стряслось?

— Батальон подняли по тревоге.

— Опять учения?

— Хуже! Гораздо хуже! Начинается погрузка в эшелон. Нас отправляют на войну. Ты понял? На войну!..

4

Чечня встретила нас дикой августовской жарой. Солнце палило нещадно. Серая выжженная степь с пожухлой до хрупкости травой лежала до горизонта. Стоило проехать машине, как взбитая колесами пыль вздымалась стеной и долго, не оседая, висела в воздухе, закрывая изломанную кромку гор, далеко маячившую на фоне пронзительно-синего неба. Термометр зашкаливало за сорок, словно прибыли в Африку, а не на Северный Кавказ.

Временное место дислокации полка определили в Надтеречном районе неподалеку от селения, в котором прежде насчитывалось десятка два домишек. Уцелело пять, от остальных остались обглоданные снарядами полуразрушенные стены да подвалы, в которых кое-где ютились люди. Как они там существовали без воды, света и прочих удобств, уму непостижимо. Полсотни стариков, женщин и детей поручили нам. Обязали не допускать к ним боевиков и доставлять раз в день еду, хлеб, а также солдатские щи и кашу.

Сами мы расположились в палатках, но именно расположились, а не жили. Днем и ночью в них стояла духота. Сменяющиеся утром с постов солдаты маялись, отсыпаясь в этих душегубках.

Охраняли мы главным образом себя, и в основном ночью. Днем боевики не показывались, а с наступлением темноты наведывались в селение, где у них наверняка были родственники, и, конечно, на нашу территорию. В первую очередь их интересовал, как я вначале полагал, склад боеприпасов и вооружения, оборудованный прямо в земле поодаль от палаток, чтобы в случае чего своих не зацепило. Так сказал на инструктаже нам, долбавшим твердую, как камень, землю, сооружая хранилище, подполковник Хомутов.

Тем, кто склад строил, доставалось чаще всего его охранять, а так хотелось быть от него подальше! Все прекрасно понимали: если боевики запустят туда ракету, рванет так, что мало не покажется. Но делать было нечего, таков приказ бати. Полковник Гривцов «любил» нашу первую славную роту, поэтому мы заступали в караул, как говорится, через день на ремень.

Каждый раз готовились в наряд особенно тщательно, уж больно важен был объект. Инструктировал нередко вместо Боярышникова сам комбат. Построив заступающих в караул на импровизированном плацу, подполковник хрипло басил:

— Тут вам не зимние квартиры, бойцы, где можно нести службу через пень-колоду. Тут передовая!..

Фуражка его была, как всегда, низко надвинута на лоб, который, несомненно, должен был взмокнуть, но мы ни разу не видели, чтобы комбат снял головной убор. Обветренное, продубленное всеми ветрами лицо оставалось невозмутимым, хотя говорил он о невероятном коварстве нынешнего врага, вырезающего по ночам часовых; о массовых казнях заложников и террористах-камикадзе, жертвующих жизнью ради уничтожения шурави. Подполковник так и сказал — «шурави», то бишь русский солдат. Словечко это он явно привез из Афгана.

— Так что глядеть у меня в оба, бойцы! — закончил он длинную речь, хотя обычно говорил коротко.

Естественно, после такого напутствия службу в карауле мы несли особенно бдительно. Никому в голову не приходило придремнуть на посту. Однако прошел день, два, пять, а никаких диверсий против караула, охраняющего склад, противником не предпринималось, и постепенно повышенная бдительность начала спадать. Человек так устроен: долго в состоянии сильного напряжения пребывать не может. Чувство опасности притупляется, и невольно начинаешь думать, так ли страшен черт, как его малюют. Может, «духи» и не собираются к нам соваться? Все-таки не блокпост стоит, а целый полк. Можно основательно получить по зубам.

Букет, которому я высказал свои соображения, лишь выругался. Последнее время он вообще стал очень злым. Я не сразу понял причину, но, поразмыслив, догадался. После побега Вышневца многие ребята начали коситься на Витальку: одного, мол, поля ягоды, вместе срок тянули, корешились. От Букета отвернулись даже те, которые прежде искали у него защиту от «дедов». Он не мог этого не заметить, а как противостоять, как доказать свою непричастность к случившемуся, не знал, потому и обиделся на весь свет. С таким настроением Виталька приехал в Чечню, но и тут ничего пока изменить не мог.

— Ты, значит, тоже считаешь, что боевики не станут на нас нападать? — спросил я.

— Похоже, — пробубнил Букет. — У них банды мелкие, а тут такая махина…

— Вы оба ошибаетесь! — Тенорок принадлежал Леве Арончику.

Наш диалог с Букетом проходил у входа в темную палатку, где солдаты взвода давно спали. Бодрствовал лишь Лева.

— Скажите пожалуйста, — хихикнул Букет. — У тебя, оказывается, есть собственное мнение?

— Есть! — Лева пропустил насмешку Витальки мимо ушей и спокойно продолжил: — Вы расхолодились, как и остальные. Сначала ждали от чеченцев каверзы, а теперь решили, чего зря гоношиться. На нас, таких сильных, никто не посмеет напасть.

— Разве не так?

— Категорически нет. Как у вас все просто получается, прямо по арифметике Пупкина с картинками. А боевики только того и ждут, чтобы русские окончательно почили на лаврах. Вот тогда они ударят, и мы на собственной шкуре почувствуем расплату за потерю бдительности.

— Типун тебе на язык, Левка, — зашипел Букет.

А я вдруг понял, что Арончик прав… То, что он неглупый малый, было очевидно сразу, когда парнишка появился в роте. Был он хилым, бегал плохо, на турнике висел сосиской, на марш-броске вечно отставал. Приходилось брать на буксир, вешая на себя его оружие, вещмешок, противогаз. Таких всегда презирают и обижают, а мне Левку стало жаль. Я за него заступился пару раз. Со мной особенно не поспоришь. Приемами самбо у нас в роте обладали еще пару человек, а силачи вроде Зарубина умеют только кулаками махать. Короче, с разгильдяем Иванцовым предпочитали не связываться, отстали поэтому и от Арончика.

Однако подружились мы позднее, когда Левка тоже стал участником художественной самодеятельности. До армии он окончил музыкальную школу и неплохо бацал на фортепиано.

— Не нравится мне теория этого хиляка, Костя, — пробубнил Букет. — Где только он ее раздобыл? Может, побывал в стане врага?..

С сарказмом Виталька на сей раз явно переборщил. Арончик дело говорил, но убедить Букета не удалось. Впрочем, и он был по-своему прав. Только жизнь нас могла рассудить.