Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Но это было редко. Чаще ему было просто грустно. Грустно смотреть на наши рожи, бродящие за ним по пятам. Грустно видеть стада коров, спускающиеся понуро с горы. Грустно видеть людей. А наши папки и мамки?! Да их бы самих вывернуло от печали, если б они смогли себя увидеть! Как мертвецы, уставшие ждать воскресенья, они шли с сумками, с хлебом под мышками, откусывая его на ходу, брели в свои дома...

Всему Пиздец просто ложился на землю! В такие моменты он просто ложился на дорогу! Черт! Ему удавалось немного развлечь наших пап, мам, дядек, теток! Его обходили, спрашивали, как жизнь, когда придет в баню, скоро ли женится...

Женщины его обходили, мужики перешагивали. Он лежал, раскинув руки. А из его грязных глаз текли слезы.

Откуда он появился, откуда пришел, никто толком не мог сказать. Одни говорили, что он родился с хвостиком, как у поросенка. И мы, одурев от любопытства, ходили за ним по пятам, пытались поймать момент, когда он без штанов! Чтоб увидеть! Нам всем просто снился этот хвостик пружинкой! Мы чуть не орали: «Ну покрути, помаши хвостом!»

Им пугали и угрожали.

«Будешь так подметать — выдадим тебя за Феликса! Тогда узнаешь!.. » Или: «Сиди дома, не броди! С таким пузом! Увидишь Феликса — родимчик хватит!»

А то еще вот: «Подтирай задницу! Лучше подтирай! А то воняет, как от Пиздеца Всему!»

Им пугали не только детей, девочек и баб на сносях. Им пугали коров, свиней и даже кур!

Девочки, например, сразу притихали. Глядя на него, когда он появлялся в конце улицы, они зрели не по дням, а по часам! Ха. Отвращение — это Восхищение-Вид-Сзади.

«А где у него писька? Под мышкой?! Да у него вообще ее нет! Как нет? У всех есть, а у него нет?»

Они так мирно беседовали, а он проходил, кланяясь им, как поп.

Мы зрели медленнее, писька его нам была не так интересна, как его поросячий хвост.

Ну и пузо у него было! Одни думали, что это печень. Моя мать, по крайней мере. Она говорила, что у всех, кто пьет, такая печень.

Старухи, крестясь, приговаривали «Тьфу, тьфу» и шептались. Они были твердо уверены, что он беременный! Ха! И не просто! Нет! Старух не удивишь пузом! Беременный от дьявола! Вот что! Вот о чем они шептались! А потом, когда внезапно, в один день у него пропал живот, будто не было, ни одна старуха не вышла на лавку! Никто не играл в дурака! Никто не причитал и не крестился в тот вечер!

А все было просто. Наутро мне Ольга сказала, что видела Феликса с маленьким поросенком! Она ему сказала: «Здравствуйте», — и поросенок хрюкнул: «Здравствуйте!»

А Феликс ходил по деревне со своим поросенком. Когда его спрашивали, он говорил: «Вот мой сын! Мой любимый сын! Он будет генералом!»

А как становилось весело, когда начинались святки! Или колядовать! А на пасху у кого самые вкусные яйца? У него! Ха!

Все просыпались после своего долгого сна! Таращились на ослепляющее солнце!

Феликс был чудовищен в тулупе! В своем тулупе овчиной наружу. Мы все-таки привыкли! Конечно! Но даже и мы в первые минуты, когда видели, да... Как он катится по синему ночному снегу, под огромной луной, даже у нас мурашки по ушам бегали от ужаса и смеха! А уж что говорить, когда он начинал...

Он становился совсем отвязный! Выворачивался наизнанку! Потом обратно и снова наизнанку! Потом он уже сам так обалдевал, что не знал, где у него что! Где его — внутрь, а где — лицо. Как этот пыльный тулуп!

Перед этим он долго мылся. «Как перед смертью моется!» — ругались старики, выжидая, когда он выползет наконец.

«Да хватит ему воды! Не царь! И глотком умоется, нечисть! Чингис-хан!»

Он появлялся весь розовый, как облачко на закате! Улыбался беззубо, младенчески и, закурив, смывался. Ни здрасьте, ни пожалуйста.

И вот ночь... «Приходи-и-ила Коляда, — рычал Феликс. — Накануне Рождества!.. » А мы ему подрыкивали.

Стоило только открыть окно — все! Пиздец тишине и семейному покою. Не только всему! Нет! А именно — тишине и покою! Он влезал в своем тулупе и раскланивался. Как ученый медведь. Он рассчитывал на детей.

Они сразу просыпались! Если спали, да... Вылетали из постелей, из своих снов, и с ором неслись в комнату! Он был чудом! У них дома — и чудо! Такое! Его знали как облупленного, но все-таки!.. Да. Маленький кусочек чуда! На всех не хватит! Не каждый день! Пусть хоть разбавленное чудо — наплевать! И родители смиренно стояли, пока дети трогают, щекотят этого зверя, сопят, ходят вокруг, шмыгают носами и прочее.

Потом была наша партия. Я изображал колдунью! Еще бы! У меня должно было хорошо получаться! После Феликса разогретые, детишки попадали в мои когти! Я превращался в свою мать! Черт, я играл всерьез!

«Там, где лес стоит дремучий... Там, где куст растет колючий... » — стонал я. И плел потом такую околесицу, такую чертовщину, что у самого волосы дыбом вставали! Я бормотал, закрыв глаза, и начинал потихоньку кружиться на месте. Черная материнская юбка развевалась, и это давало еще ускорение! А потом уже я не мог остановиться!

Закрытыми глазами я смотрел в удивительный мир. Там, в этом мире, был покой, была тишина, как под водой, как глубоко под водой. Это кружение меня так успокаивало, что Ольга тормошила меня за нос! Терла уши! Я никак не мог очнуться. Какого труда стоило моргнуть!

Во мне все затихало. Кровь останавливалась. Сердце успокаивалось, удар еще один, и все тише, тише... Оно останавливалось. Я смотрел вокруг себя не мигая. Ни горечи, ни любви, ни клеветы, ничего. Ни Ольги, ни матери, ни дяди, ни отца... Ни крови, ни Михи, ни солдат, ни танцев... Только равнодушие без горизонта, бескрайние поля равнодушия, открытый космос равнодушия... Как огромный младенец, я покоился в кристальном озере равнодушия, не мигая, широко раскрыв глаза, как утонувший младенец. Как младенец на пустынной планете...

Потом я уже сам знал, как мне уйти на пустую планету. Другое дело, что Ольга злилась. А мать?! Она вообще была готова меня огреть поленом! Лишь бы я не сидел как истукан, как идол в степи!

Так часто равнодушие путают с презрением.

В таком состоянии, на этой пустынной планете, мне было так хорошо, так уютно...

Я мог бы с широко открытыми глазами, с полуулыбкой отвести Ольгу по малейшему ветерку ее желания. Да! Куда она дунет! Куда душенька ее захочет! Хоть к зекам, хоть к цыганам, хоть к свиньям, к лошадям, к насекомым, к ракам... Не важно! Наплевать! Только движение! Да. Только оно... Это влечение... И пусть произойдет все, все, все... Мои глаза так же открыты, и полуулыбка застыла на круглом лице младенца.

Слава богу, тут вступала Ольга. Она была переодета в солдата. Громко сказано — переодета. Просто пилотка, вывернутая наизнанку. Она корчила рожи, по сценарию она ведь должна была меня победить! Уничтожить! Стереть с лица земли.

Дети снова хохотали! Добро торжествовало! Ольга давала мне такого пинка, что я всерьез сгибался! А однажды она мне по яйцам заехала! А детки ржут, колдунья скорчилась, да так получила, что слезы текут! Я лежал, скрежеща зубами! Сволочи! Пусть радуются, что не поджег ничего! Такие искры зубами высекал! А потом думаю: надо было бы поджечь! Вот бы поплясали! По-настоящему!