Кровавые игры - Челси Куинн Ярбро

– Гладиаторы и чужестранцы,- заговорил Сен-Жермен, делая шаг к ложу.- Мы надежны, ибо неприхотливы и умеем молчать, а если что-нибудь скажем, кто нам поверит? – Черное его одеяние зловеще шуршало, скифские полусапожки задевали подковками пол.- Зачем тебе я? – спрашивал он, приближаясь.- Зачем? Что – на аренах мало безмозглых рабов?

Она вздрогнула, задетая его грубостью.

– Я… они меня больше не интересуют.- О, как жесток и холоден этот презрительный взгляд! Ей вдруг отчаянно захотелось его отослать. Руки ее сделались ледяными, сердце учащенно забилось, мозг пронзила острая боль. Оливия вновь закусила губу, набираясь храбрости перед решительным жестом. Чужеземцу следует дать отставку, и не важно, что потом выкинет Юст.

– Я не люблю, когда меня используют, госпожа.

– Используют? Тебя? – она невесело рассмеялась.

Только что он был далеко, и вдруг оказался рядом. Губы впились в губы, глаза заглянули в глаза. Запустив пальцы в волосы странной римлянки, он рывком запрокинул ей голову, собираясь повторить поцелуй, и в удивлении замер. Тело, которое он обнимал, было равнодушно-безвольным. Озадаченный, Сен-Жермен оперся на локоть и посмотрел на женщину, лежащую рядом. Может быть, она ждет, что ее возьмут силой? Чтобы справиться с замешательством, он протянул руку с намерением прикрутить фитильки подвесных ламп.

Она встрепенулась.

– Нет.

– У тебя нет выбора, госпожа.- Одна лампа погасла, свет другой замигал и постепенно стал меркнуть.

– Нет.

Ее охватило отчаяние. Свет до сих пор не мешал ни одному из мужчин. Юст ничего не увидит, он придет в ярость. Тихо, почти беззвучно, Оливия прошептала'

– Мой муж…

– Может прийти? – тоже шепотом спросил он. Это было бы очень некстати. Юст Силий слыл человеком жестоким, а его влияние при дворе все возрастало. Ему ничего не стоило стереть в порошок какого-то чужестранца.

Она покачала головой.

Рука, протянутая к очередной лампе, застыла.

– Тогда что же? – Ее лицо запылало, и он вдруг все понял.- Подсматривает?

Маленькая женская ручка метнулась к его губам, призывая к молчанию. Она поспешно кивнула и отвернулась, страстно желая, чтобы ночь поглотила ее. Боги видят, она пыталась держаться, но это признание отняло у нее последние силы.

– Оливия? – Он прикоснулся рукой к щеке, мокрой от слез. Небо, сколько же вынесла эта бедняжка! Он знал гладиаторов, сама их профессия диктовала им грубость. Быть игрушкой в руках смертников ради ублажения прихотей развратного мужа – доля, хуже которой ничего и представить себе нельзя. Как она терпит все это? – Оливия!

Голос его был сочувственным, и она повернулась к нему и увидела в темных глазах жалость. Капля переполнила чашу, она уже давно не надеялась на чье-либо сострадание – ужас, унижение, стыд едва не убили ее. Оливия затряслась в беззвучных рыданиях, пытаясь вырваться из объятий. То, к чему понуждал ее Юст, предстало вдруг пред ней во всем своем отвратительном свете и сделалось невозможным. Она лучше умрет, чем даст к себе прикоснуться тому, кто ее пожалел.

Сен-Жермен понимал, что с ней творится, и терпеливо ждал, не размыкая рук. Потом еле слышно шепнул:

– Пусть смотрит.

На этот раз его поцелуй был вдумчивым и неторопливым.

– Нет. Не могу. Не надо,- выдохнула она.

– Надо.- Он целовал ее влажные веки, брови, виски.- Надо, Оливия.- Нежный и настойчивый, он был терпелив. Он позволил ей полежать спокойно рядышком с ним и почувствовать себя защищенной. Он перебирал пальцами звенья ее позвоночника, едва их касаясь и спускаясь все ниже и ниже. Он чувствовал, как содрогается плоть, обремененная жарким желанием, долгие годы не находившим себе разрешения. – Отдыхай, Оливия, отдыхай.

Она сделала последнюю нерешительную попытку его отстранить, потом свободно вздохнула и замерла в ожидании. Ей не хотелось больше сопротивляться. Ей хотелось лежать вот так и лежать. Если уж ей приходится потакать низменным склонностям собственного супруга, то почему бы не получить от этого что-нибудь для себя? Шелк одежд странного чужеземца приятно холодил ее кожу, его небольшие руки были ласковы и осторожны. Оливия изогнулась всем телом, потом повернулась и, повинуясь порыву, прижалась к нему.

Между ними внезапно вспыхнули понимание и приязнь, они оба такого не ожидали, и оба были потрясены. Столетия минули с тех пор, как Сен-Жермену довелось испытать нечто подобное; он растерялся, не зная, как быть. Только что жажда и вожделение влекли его к роскошному женскому телу, и в один миг все это схлынуло, вдруг не плоть Оливии, а сама Оливия сделалась средоточием всех его устремлений. Он встревожился, ибо стал уязвимым, и снял свою руку с ее бедра.

Глаза их встретились: в синих цвела робкая радость, темные словно бы опечалились.

– Что с тобой? – спросила Оливия, трогая узким пальчиком его губы. Ей нравится это лицо, решила она. Ей нравятся эти большие магнетические глаза, широкий лоб, темные брови, высокие скулы и классический, не совсем, правда, прямой, нос, ироничный рот и твердо очерченный подбородок. Хорошее лицо, сказала себе она, очень хорошее, замечательное, таких не бывает.

Он отдавался ее взгляду, ощущая, как внутри поднимается новое, неодолимое и давно не тревожившее его чувство зарождающейся любви. Охваченный щемящим смятением, он лежал оглушенный и обездвиженный, еле слышно повторяя лишь одно:

– Позволь, о позволь мне жить для тебя… Оливия не знала, что на это ответить. Она и сама

трепетала как в лихорадке, все теснее и теснее прижимаясь к мужскому сильному телу, такому крепкому, такому надежному, и томление, в ней разраставшееся, исторгло из уст ее жалобный стон. Он понял, он услышал призыв, и его руки с удвоенным пылом вернулись к прерванному занятию. Она разворачивалась навстречу изнуряющим ласкам, слабея от разгорающегося желания, и с каждым касанием в ней все туже и туже закручивалась огненная, неизвестно кем помещенная в ее ставшее невероятно податливым тело спираль.

Сен-Жермен умело вел ее к извержению и, когда оно состоялось, откинулся на подушки, наблюдая за ней. Оливия запрокинула голову, лицо ее, искаженное сладостной мукой, пылало, рот приоткрылся, тело обмякло, по нему пробегали волны мучительных содроганий. Он радовался тому, что ему так легко удалось пробудить в ней дремавшую чувственность, но сам далеко не был насыщен и не решался дать ей это понять.

Она, казалось, прочла его мысли.

– А ты? Ты ведь не…

– Нет. Мне этого мало.- Он гладил ее бедро, чувствуя, как оно напрягается и дрожит.- Но я не хочу причинять тебе боль.

Оливия прижалась к нему и беспечно пробормотала:

– Других это не стесняло. Не смущайся таким пустяком.

Ее слова больно задели Сен-Жермена

– В мои планы не входит пополнить ряды твоих истязателей,- ответил он сухо, ругая себя за несдержанность. Чувство к ней сделало его излишне ранимым.