Посторонний человек. Урод. Белый аист - Людмила Георгиевна Молчанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мне уже не хотелось никуда идти. Я так и сказал папе.
— А как же велосипед? — он прикрыл ладонью рот и зевнул.
Отворачиваясь от папиных голубых глаз, я сказал, что велосипеда мне не надо. Чего доброго, будет ругаться мама. Она так боится, что я искалечусь или попаду под трамвай.
Папа потер щеку, скучно взглянул куда-то в сторону, что-то пробормотал себе под нос.
— Может быть, тебе денег дать? — спросил он немного сердито. — Не можем же мы с тобой стоять целый час на перекрестке и торговаться. Смотри, на нас и прохожие обращают внимание.
— Ну и пусть на здоровье смотрят, если им делать нечего. И денег мне не надо. И без велосипеда проживу...
Я говорил и глотал слезы, чтобы не заметил папа, а он стоял рядом со мной и морщился.
— Вон, оказывается, ты какой! — прервал он меня недовольно. — Характером весь в мать.
— И очень хорошо, — выпалил я. — И моя мама совсем не глупая женщина. Ее на работе премировали за астры, и дядя Дема ее вон как любит...
— Не будем ссориться, — остановил меня он. — Лучше беги-ка домой. А то мать начнет беспокоиться.
Он сказал мне еще несколько каких-то слов на прощанье, притронулся к моей щеке твердыми холодными губами и быстро пошел в сторону проспекта. А я стоял и смотрел ему вслед. Он ни разу не обернулся — шагал быстро, почти бежал. В последний раз мелькнула фигура в коричневой шляпе, смешалась с другими и пропала с глаз.
Какой-то*прохожий толкнул меня, и я, очнувшись, огляделся по сторонам. Один, совсем один и только идут чужие незнакомые люди. И вдруг мне сделалось отчего-то страшно тоскливо, и я со всех ног побежал к дому.
Вот и наша зеленая калиточка, а возле нее носится, как угорелый, Бродяга. Он с налету ныряет в сугроб, потом, отфыркиваясь, отскакивает и снова бросается, но уже не в снег, а под ноги какому-то человеку!
Ну, конечно, это же дядя Дема! Как всегда, на нем серая толстая куртка, перешитая из шинели, кубанка с желтым кожаным верхом. Стоит у калитки, смотрит на меня и улыбается. Никуда он и не думал уходить от нас.
— Нагулялся, сынок? Э, да ты без варежек убежал, друг. Не годится так. Посмотри на свои руки, как у гуся, лапы покраснели, и нос тоже.
— Очень холодно, — тихо сказал я.
— Холодно? Вот так история! Придется немного погреть тебя! Ну-ка, держись! .
Мы с полчаса играли с дядей Демой в снежки, разогрелись порядком. Вместе с нами носился и Бродяга. Потом дядя Дема поймал меня за плечи, обнял, встряхнул и, толкнув ногой калитку, повел домой.
— Постоим еще немного? — попросил я, когда мы подошли к крыльцу.
— Пожалуй, — согласился он, не отпуская моих плеч.
Мы постояли молча.
— Он хотел мне купить велосипед, а я отказался, — проговорил я очень тихо. — Чего доброго, еще ноги поломаю. Или под трамвай попаду...
— Ноги ломать не будешь. Зачем их ломать? А что отказался— правильно сделал. Свой купим к весне...
— Мама плачет? — спросил я опять шепотом.
— Ас чего плакать нашей маме? С какого горя? Наша мама молодец, умница. Сейчас нам обед готовит, а после все вместе пойдем в кино. Я уже билетами запасся.
Сам не знаю, как получилось, но я прижался к дяде Деме. Хорошо было стоять у крыльца и знать, что он тут, рядом с тобой...
Урод
Гость пришел уже к вечеру. Кира сама открывала ему дверь. Назвав ее ласково «девочкой», он спросил, здесь ли живет преподавательница школы номер двадцать восемь Евгения Ивановна Светлова и можно ли ее видеть по очень важному делу.
Да, Евгения Ивановна Светлова как раз дома, и видеть ее, конечно, можно. По хмурому, чуть усталому лицу мужчины, по глазам, смотревшим на нее тревожно и в то же время как-то грустно, Кира догадывалась, что пришел чей-нибудь родитель. За год с лишним, который она прожила вместе с теткой, ей не раз приходилось наблюдать таких посетителей. Обычно почти все они, пройдя в комнату, неуверенно осматривались, присаживались на краешек стула или дивана и осторожно заводили разговор с тетей Женей.
Гость долго снимал в прихожей тяжелую, на рыжем меху шубу и почему-то все не мог повесить на гвоздик свою серую шляпу. Наконец справившись с нею, пригладил ладонями чуть седоватые виски, одернул полы темного длинного пиджака и вопросительно посмотрел на Киру.
— Пройдите, пожалуйста, — с улыбкой пригласила она.
Ей сделалось немного жаль этого симпатичного человека с ласковым глуховатым голосом.
Гость вошел, огляделся, как-то неожиданно потеплел всем лицом, заметив развешанные по стенам рисунки, сделанные неумелыми детскими руками. Все это были подарки учеников своей преподавательнице. И хотя многие из авторов этих произведений давно выросли, окончили школу, разбредись в разные стороны, Евгения Ивановна продолжала помнить о них. Чуть ли не каждый день молоденькая почтальонша заносила старой учительнице конверты со штемпелями разных гордое.
О письмах гость, конечно, не знал, но рисункам обрадовался и уже бодрее взглянул на худощавую женщину в темном платье, сидевшую за маленький письменным столиком. В эту минуту Евгения Ивановна проверяла тетради и, увидя вошедшего мужчину, поспешно поднялась ему навстречу. Назвавшись Алексеем Степановичем Балашовым, он извинился за беспокойство и попросил уделить всего несколько минут для весьма серьезного разговора.
Евгения Ивановна усадила Алексея Степановича на зеленый плюшевый диван и велела Кире приготовить чай.
— Я вас слушаю, — сказала она приветливо, мысленно перебирая фамилии своих учеников.
Наклонив седоватую голову, Алексей Степанович погладил мягкий бархатистый ворс диванного валика, а затем положил на колени руки с длинными красивыми пальцами. Видимо, он чувствовал себя чрезвычайно неловко и не решался начать нужный разговор. Евгения Ивановна взяла со стола раскрытый портсигар с папиросами и протянула гостю. Он отказался.
— А я вот, грешница, привыкла, — пожаловалась она так просто и непринужденно, что Алексей Степанович неожиданно для себя проговорил:
— Моего сына переводят в вашу школу. Один мой друг посоветовал обратиться к вам и попросить, чтобы вы приняли его в свой класс.
— Позвольте, но ведь идет уже третья учебная четверть!— удивилась Евгения Ивановна.—Или вы только что приехали в наш город? Тогда прошу прощения...
Горькая мимолетная усмешка