50 & 1 история из жизни жены моего мужа - Екатерина Великина

Кстати, все вышеописанное – это не самое обидное. Я свято верю, что тот день, когда он донесет дерьмо до сортира, не расплескав ни капли, все-таки настанет.

К сожалению, черты, унаследованные от меня, хуже. Гораздо хуже.

Холерик. Везде и во всем. Час назад привели с прогулки. В одной руке – грязный джип, в другой – кусок розового мела. Как только дверь за нянькой закрылась, дитя село на пятую точку – и понеслось:

1. «Я не хочу раздеваться, потому что надоело».

2. «Сапоги снимать не будем».

3. «Будем рисовать мелом».

4. «Иди отсюда в угол, я сказала».

Так как в нашем доме 2 (два) холерика, то я выдернула у него мел и со словами «Ну и сиди тут сколько влезет» отправилась на кухню. И опять же потому, что в нашем доме 2 (два) холерика, летящий сапог пришелся мне ровнехонько в область поясницы. И надо сказать, пребольно пришелся. Уже через одну минуту младший холерик был выдран и отправлен спать, а старший давился валокордином на кухне и мечтал о стерилизации.

Спорить с Ф. – дело бесполезное, так как на любое заявление «от родительства» у нас имеется с десяток ответов «от детства», уникальных по своей лаконичности и доходчивости.

– Тебе не стыдно? – спрашиваю у него я.

– Неть! – громко отвечает он.

И тут нечему удивляться: мне уже почти двадцать шесть лет как не стыдно – и ничего, живу.

Пункт второй – это попрошайство. Тут он делает меня как ребенка. Ну да, одна моя шуба супротив тысячи Фасоличьих грызывиков – это вам не шутки. Работает так красиво, что порой меня охватывают слезы умиления.

В этом доме выделываться можно только со мной, поэтому тут все проще пареной репы: «Мам, кипи танку». Третьего не дано.

С папой сложнее. У папы нищего детства не было, и поэтому покупка сто пятой игрушки нисколечко его не прельщает. Что вы думаете, дитя и тут не теряется. Сидим с Дементием утром, пьем кофе. Приходит маленький Ф., рожа в конфете, в кулачишке пригоршня мелочи. Сует мелочь отцу со словами: «Пап, я вот тут денежку нашел, кипи машинку». И все. Того же дня вечером папа возвращается в мыле и пене. Нет, не «стоял по пробкам» как обычно, а скакал по Центральному детскому миру в поисках презента.

Хм… может, опыт перенять?

«Дим, я тут нашла денежку, может, купишь мне ноутбук? А?»

Но красивее всех с бабушкой. Давеча подходит ко мне, дергает за рукав и просит:

– Ма, давай бабе Гале позвоним.

– Давай позвоним, – отвечаю. – Чего уж там. Набираю номер, Ф. хватает трубку, и я становлюсь свидетелем Прекрасного.

– Бабишка, а бабишка, это Тимоша. Кипи мне тилин (пластилин), бабишка, а я тебя буду ждать очень-очень. Очень-очень буду ждать. (Уже застенчиво.) Ну и машинку, и танку, и джип, и пистилет…

Жалко, что сумалет не попросил. Настоящий. Уже через час джип, танка, пистилет, а также солдатики, карандаши, альбом и наклейки ровной кучкой лежали на столе. «Бабишка» у нас скоростная – что есть, то есть.

Что ни говори, а чудо как хороша Фасоличья жизнь. Может, самой в младенцы податься?..

Правда, вот курить запретят… Зато, наверное, танку подарят… и кадандашики…

Блин, мне нельзя писать традиционные апрельские посты. Ей-богу, зарекалась. Ну нельзя три года мурыжить одну и ту же тему. Неправильно и некрасиво, и… И не могу. Куда мне от нее деться, от этой самой темы?

Да-да. Дача. Восемь соток. Мизерный кусок земли, способный испохабить будущность с апреля по май включительно. Фазенда. Домик дядюшки Тыквы, ети его оранжевую голову.

В позапрошлом году гнали «бычок», в прошлом – «долгоносиков», в этом вот «Газель»…

Когда я была маленькой, я думала, что «так у всех». Став постарше, начала задаваться вопросом «А может быть, это потому, что мы такие нищие?». Сейчас я знаю единственный правильный ответ на неразрешимое: «Просто потому, что мы такие».

Вообще чего мы туда все эти годы «Газелями» возим – это какая-то загадка. То есть вот если сейчас у меня спросить «Кать, какого рожна тебе вперся ентот гранд-вояж?», я, наверное, чё-нить расскажу и даже подниму указательный палец. Кровать мы везем, ага. Но я, убейте меня, не помню, чего я отвозила туда в прошлом годе… Аж три раза ездила, а все равно не помню. Нуда, не памятлива я на говно, не памятлива…

Сценарий тот же, но по-прежнему вышибает слезы.

– Кать, а мы в этом году поедем?

(Гениально, мама, гениально. Я думаю, даже если я издохну, вы водрузите гроб на крышу машины, и у меня в изголовье будет вздыхать ящик с какой-нибудь непонятной порослью.)

– Да, конечно.

– А когда?

(35 февраля ночью. Милая женщина, если первого числа я вас с бабкой не вывезу, то тогда вы вынесете меня. Вперед ногами. Черт, что-то одни гробы в голове.)

– Ну… за неделю до Первого мая…

– А пораньше?

(А палкой по жопке?)

– Ну… можно и пораньше.

– Хорошо. Только ведь вещей столько опять… (А я тебе говорила: выбрасывай, дура, выбрасывай. А кто орал «Они еще ходят»?)

– Я закажу какую-нибудь машину.

– А когда?

(Черт, на прошлой неделе в понедельник, черт, черт, черт!)

– В субботу будет машина.

– А большая?

(Нет, блин. На Фасолькином сумасвале повезем. Ты сверху сядешь, а бабка за веревку будет тянуть до самого сто первого километра.)

– Большая.

– А ты не забудешь?

(А ты дашь мне шанс? Черт, черт, черт!) Данный диалог продолжался с понедельника по сегодня и различался только количеством ругательного «черт!», так, впрочем, и не высказанного вслух. (Да-да, а в шестом акте я что буду делать?)

– Блин! Это что такое?

– Это, Кать, часы.

– Вижу, что не фортепьяно. Эти часы перестали ходить еще до твоего рождения.

– Ну… может, мы их как-нибудь починим…

– На даче?!

– Зачем на даче? В Москве!

– А зачем мы их тогда везем на дачу?

(Нехорошая пауза, сопровождаемая старческим покашливанием из соседней комнаты. При звуке шаркающих шлепанцев настораживаюсь. В ход пошла тяжелая артиллерия в лице бабушки.)

– Тебя забыть спросили. Какое тебе дело до этих часов?

(Разглядывая огромную коробку с банками из-под детского питания в бабкиных руках, понимаю, что до часов мне уже действительно нет дела.)