Путем дикого гуся - Мариуш Вильк

После сытного завтрака и сборов мы пошли смотреть на китов. Тадуссак расположен при впадении пресной реки Сагеней в соленый Лаврентий, а это любимый коктейль криля — пищи китов. Ничего удивительного, что Тадуссак привлекает толпы туристов, жаждущих увидеть и сфотографировать морских гигантов. Чаще всего им удается полюбоваться белухой, малым полосатиком и горбатым китом, реже — голубым китом, самым большим созданием на земном шаре! Чтобы понаблюдать за китами, можно сесть на специальное судно, но это стоит денег. Так что мы припарковали «форд» на одной из боковых улочек неподалеку от причала с яхтами и пешком отправились к Пуант-де-Истла на край мыса, разделяющего фьорд Сагеней и залив Тадуссак, откуда якобы можно увидеть фонтаны китов.

Тропа на Пуант-де-Истла отходит от асфальтовой дорожки у платной парковки и, петляя среди скал, карликовых елочек и инея мха, перерезает хребет полуострова, выбираясь на открытый берег залива. На узкой тропке масса народу — точно на Орлиной грани в Татрах. Мимо — туда и обратно — потоком следуют шумливые любители китов. Ни пописать, ни к тишине прислушаться. И вдруг — какая встреча! Старый знакомец с российского Севера — иван-чай. Глядит на меня лиловыми глазами из-под каменного навеса, словно желая утешить: туристы преходящи, а флора — вечна. И сразу настроение улучшилось. Хорошо, что растения умеют молчать.

На другой стороне хребта от открывшейся картины захватывает дух. Взгляд просто улетает в пустоту реки и неба, в которой Кеннет утопил разум Мелвилла (сказав, что это уже не Канада), а под ногами — скальные изломы, словно потрескавшиеся ступени пантеистического храма, облепленные туристами в ожидании китов. Когда тут странствовал Уайт, никаких туристов не было — мода на китов возникла лишь в 1972 году, когда ввели мораторий на охоту.

По скалистым ступенькам мы осторожно спустились к воде. Среди величественных скал я даже отыскал нишу, где можно было спрятаться от людей и людских голосов. Только крики птиц и шум реки Святого Лаврентия… А он и правда соленый! Сквозь зеленоватую от водорослей водяную линзу посверкивало в камушках солнце, рассеивая свет на дне. Легкая волна колыхала пену у берега и морщила мое лицо. Мелвилл был прав — медитация и вода едины.

Китов мы так и не увидели. Разочарованный Кшись задрапировался в гирлянду из фукуса. Лукаш сфотографировал его (седовласый кашалот), и мы пошли пить кофе.

Кафе «Отец Кокар» еще не проснулось. Только иезуит в капюшоне внимательно поглядывал на нас с вывески над калиткой. Перевернутые стулья на столиках, печально свисающие зонтики, полусонная загорелая девушка подметает зал. При виде нас заспанная мордашка осветилась улыбкой. Застрекотала кофеварка, встали на ноги стулья, стол был накрыт в мгновение ока, точно по мановению волшебной палочки. Мы, должно быть, производили впечатление! Три пожилых гражданина в скитальческом настроении — точно троица вышедших на пенсию хиппи, — к тому же этот странный язык, шелестящие звуки…

— Ты думал в «Жаке»[92], — поинтересовался Каспшик, — что нам доведется вместе пить кофе на берегу реки Святого Лаврентия?

— Да ладно… — буркнул я, не в силах оторваться от картины, открывавшейся с террасы кафе. На первом плане — яхты в марине, точно стая присевших на воду чаек, дальше палитра воды и неба — от сизых теней на лучезарной голубизне до пепельной матовой полосы на горизонте, — тут заискрилось, словно солнце точит лучи о волну, там зажемчужилось и погасло…

— Эх, разбросало нас по свету, — продолжал Кшись. — Михал в Гамбурге, Анка Семанюк — во Франции, год назад мужа похоронила. Эля, фамилию забыл, зато сиськи помню, истинная мальвазия, так вот, эти сиськи вышли замуж за итальянского сенатора и осели в Риме, Янишевский недавно переехал из Барселоны в Ла Корунью. Помнишь Юрека?

— А как же? — До меня наконец дошло, что Каспшик перечисляет постоянных посетителей «Жака»… — Август восьмидесятого, зал «Бэхапэ»[93]на Гданьской верфи. Плакаты с «Солидарностью», еще пахнущие краской, прямо из ситографа. Говоришь, Юрек теперь в Ла Корунье живет… Что ж, у каждого свои киты…

Слева поле зрения обрамляла набережная Святого Лаврентия. Тадуссак — как на ладони. Отсюда городок напоминал курорт, и только теперь я заметил, что «индейская часовня» отца Кокара отнюдь не была тут единственным зданием с красной крышей. Не менее ярко алела в отдалении крыша недавно отреставрированного «Гранд Отеля» (1866). Чуть повыше — отчетливая линия на склоне, Дорога китов, наш сегодняшний маршрут.

— Киты китами, — Каспшик вдруг сменил тему, — но вот я заметил… Здесь индианки красивые, а в Онтарио — толстые.

Дорога китов

Дорога китов начинается в Тадуссаке, идет вдоль Северного берега (то есть по левой стороне реки и залива Святого Лаврентия) до самого Наташкуана. Дальше — только паром. На карте она обозначена синими прямоугольниками с крошечными белыми китами. Тот же знак — на придорожных указателях, которых такое множество, что в глазах синеет. Синий путь: даже Уайт посмеялся бы.

Время от времени указатели информируют о находящихся неподалеку площадках для наблюдения за китами или кемпингах. На шоссе — масса кемперов. Лукаш, правда, твердит, что это еще ничего — в этом году бензин подорожал и американским пенсионерам не хватает на путешествия, как бывало раньше. Когда-то, выйдя на пенсию, они продавали дома, устраивали себе комфортные хаты на колесах — и кемпинговали вволю.

В кондиционированном «форде» я чувствую себя библейским Ионой во чреве кита. Дорога колышется вверх-вниз, повторяя мягкую фактуру пейзажа, — покачивает мысли.

Во времена Кеннета автостраду 138 еще не называли Дорогой китов — эта идея родилась лет десять назад, когда их почти окончательно перебили. Из тысячи белух, когда-то обитавших в Святом Лаврентии, осталось несколько сотен! О прочих видах я вообще не говорю — они существуют в остаточных количествах. Вот ведь человеческое лукавство: сначала варварски истребить, а потом стенать, организовывать общества защиты животных, городить парки и заповедники, чтобы туристы за большие деньги могли увидеть то, что когда-то задаром гуляло по белу свету.

Отношение человека к китам в литературе прошло подобную эволюцию — от автора знаменитого «Моби Дика» Германа Мелвилла, который описал собственный опыт плавания на китобойном судне, породив этос китобоя, поскольку свято верил, что киты как вид бессмертны, вне зависимости от того, сколько их погибает ежегодно, до чилийского писателя Луиса Сепульведы[94], который, прочтя в отрочестве «Моби Дика», нанялся на китобойное судно, но быстро понял, что это не его путь, и в зрелом возрасте стал «гринписовцем», защищающим этих крупнейших млекопитающих на Земле.