Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева

Или все четырнадцать лет были притворством?

— Валерия Константиновна, — раздался встревоженный голос Влада за дверью, и Лера в испуге прикрылась мужниным халатом, — бигбосс спрашивает, когда вы будете готовы?

— Дайте мне десять минут, — отозвалась Лера, с опаской поглядывая на дверь — на ней не было замка.

Голос Влада удалился, и Валерия вернулась к зеркалу. Кисточкой нанесла помаду, и простоватая тридцатипятилетняя тетеха с четырнадцатилетним стажем клуши растаяла в зазеркалье. Туда ей и дорога. Besame Mucho.

Еще минуту Лера изучающе рассматривала себя в зеркале.

Элегантная, склонная к авантюрам искательница приключений с горящим взором — вот кто она теперь. Чтобы почувствовать себя истинной женщиной, иногда недостаточно четырнадцати лет замужества, но может хватить двадцати минут свободы.

Итак, брючный костюм остается дома.

Был у мамы один шерстяной светло-серый костюмчик с горжеткой из голубой норки… К нему еще прилагалась мягкая фетровая шляпа с узкими полями в стиле 60-х. Прокатит за винтаж.

Зауженная юбка села на округлые бедра и подчеркнула их сексуальность — одобрение сквозило во взгляде симпатяги Влада, да Лера и сама не была слепой.

Под приталенным пиджаком обнаружился вполне стройный силуэт.

Еще десять минут ушло на поиски нужной коробки в антресолях, в которой хранились рубиновые, как помада на Лериных губах, полуботиночки в стиле ретро на шнуровке. С помощью Влада ботиночки были найдены, оставался последний штрих — шляпа. Шляпа при дала образу таинственности и чудесным образом избавила от разъедающих не хуже серной кислоты мыслей о муже и его любовнице.

И снова Лера со страхом подумала: что с ней?

Двадцать пять минут опоздания — Крутов уже не понимал, почему он до сих пор не ушел. От злости даже закурил, совершив вопиющее надругательство над личным вкладом в геронтологию.

Не выдержав, набрал номер водителя и устроил ему разнос. Досталось и сердобольной референтке, по чьей милости он торчал в ресторане и травил организм табаком.

На тридцать второй минуте Василий смирился и принял козни судьбы за испытание, а на тридцать седьмой заказал пятьдесят граммов водочки и взглянул на происходящее с философской точки зрения, чему немало способствовала всплывшая в памяти популярная в его студенческой молодости песенка: «Диалектика гуляет по планете, сколько душ невинных загубила. Полюби, Маруся, ты электрика, пока его током не убило».

В конце концов, сказал себе Василий, это вина не Влада и не Леночки-провокаторши, что шеф — дурак. Был бы умным, не запал бы на чужую жену.

Еще неизвестно, может, она вернулась к своему Ковалеву. Эта мысль родилась неожиданно и очень не понравилась Крутову. Что, если он опоздал пригласить Валерию на свидание? Что, если…

А вот сейчас все и станет ясно: если Валерия приедет в деловом костюме, значит, продолжения не будет, загадал Василий. Значит, она воспринимает его, Василия Крутова, как часть работы и на ней можно поставить жирную точку — в его возрасте безответной любви только не хватает.

Шеф звонил трижды. Сначала был просто злой, потом очень злой, а в последний раз какой-то непривычно добренький. Не иначе как клюкнул.

Это выход. Надо будет самому принять на душу и подкатить к Ленке, чтоб не на трезвую голову. На трезвую не выходит у него ничего — и так не оратор, а как Ленку видит — глухонемым становится. А Ленка еще подкалывает: златоуст ты наш, говорит. Влад Кречет примет для храбрости и все ей скажет. Скажет, что у нее пальцы веером, что не доросла еще его, Влада Кречета, сержанта спецназа, строить.

«Точно, — Влад покосился в зеркало, — так и сделаю. И скажу ей все…»

В зеркале заднего вида плавали блестящие глаза журналистки.

Они катастрофически опаздывали, и Влад превысил скорость: шеф терпеть ненавидит, когда кто-то не держит обещание. Правда, Ленка за это прикольное выражение — «терпеть ненавидит» — Влада презирает, но это ее дело, а Влад Кречет как умеет, так и разговаривает. Пока что его все понимали, кроме Ленки. Ну, не понимает — ее дело. Еще не родилась та девчонка, под которую Влад Кречет прогнется.

«Фольксваген» замер на залитой неоновым светом стоянке у «Барбары», и метрдотель повел Леру по коридорчику, в который выходило несколько дверей.

Напротив одной из них, привалившись задом к подоконнику, курил Василий.

— Добрый вечер. — Лера извинялась всем своим видом и даже походкой.

Депутат задержал взгляд на Лере…

Нет, бабником Крутов не был, скорее — эстетом.

Узкое колено натягивало ткань юбки, ножки, обутые в красные ботиночки с закругленными мысами, неуверенно переступали, взгляд прятался в тени шляпки, но рубиновый рот ввергал в пучину греха…

— Валерия Константиновна? Вы? — проблеял Крутов и воровато сунул сигарету в пепельницу. Контроль над ситуацией был безнадежно упущен.

— Простите за опоздание, Василий Васильевич. — Губы незнакомки приоткрылись в виноватой полуулыбке, за ними влажно блеснули зубы.

Под взглядом Крутова в душе у Леры пышным цветом расцвело женское тщеславие, впрочем тут же сменившееся замешательством: оказывается, она себя совсем не знала. Оказывается, видеть растерянность на лице у мужчины чертовски приятно, если не сказать больше — она испытывала удовлетворение!

— Валерия… Можно без отчества?

— Обяжете.

Прислушиваясь к бешеному стуку сердца, Василий придержал свою гостью под локоток, провел в ВИП-кабинет, выдвинул тяжелый стул.

Лера опустилась на кожаную обивку, и Крутов оказался в опасной близости к разогретой под солнцем степи.

В букете преобладал тимьян. Бергамот и свежая зелень переплетались со степными теплыми ароматами, но не подавляли их.

Не имея сил оторваться от тимьяна, Василий на несколько секунд завис над совсем оробевшей журналисткой. Было отчего застыть.

Было отчего оробеть!

Крутов дышал в затылок, обнюхивал ее, как фокстерьер, взявший след, и был так близко, что теплые волны ударили Лере в ямку на затылке, юркнули между лопаток и скатились по позвоночнику вниз. Тепло усиливалось, ли шало воли, закручивалось спиралью и сжималось, и неведомая сила засасывала Леру в вакуум, как скумбрию пряного посола в упаковку.

Наконец Василий оторвался от стула и попятился. Притяжение отпустило, к Лере вернулась способность двигаться и соображать.

Пятясь к своему месту, Крутов едва не сел мимо стула. Возникла заминка, которая усугубилась невнятно произнесенным:

— Валерия… — Крутов сбился с мысли и замолчал.

Слова — его стихия, его второе «я», слова, с которыми он был на короткой ноге, которые подчинялись ему без всякого принуждения, устроили торос и не шли с губ.