Сайонара, Гангстеры - Гэнъитиро Такахаси

— Что-что?

— В общем, генетическим атавизмом под влиянием радиоактивного облучения из космоса. Просто он шагнул назад, переступив несколько ветвей эволюции, причем мутировал всего за одну ночь.

А случай с человеком, превратившимся в огромную женскую грудь, объясняется еще проще: гормональное влияние, вызванное выбросом эндокринных желез.

Намного труднее объяснить превращения людей в оборотней и вервольфов, которые происходят в полнолуние. Подобные метаморфозы — конек Овидия, вот я и думал, что он, как эксперт, может дать объяснение моему случаю. Ну что, еще по пивку, почтенный бард?

— Нет, спасибо, Вергилий. Пейте сами.

— Называй меня Мароном. Ну что ж, приступим итак, что могло привести меня к превращению в холодильник?

Я думал.

В голове моей вертелись: «Метаморфозы» Овидия, сам Вергилий и судьбы поэтов в этом мире.

— Марон, не подкинешь ли еще баночку холодненького?

— В чем вопрос! Вот тут у меня еще и сыр, если пожелаешь.

Я стал пить пиво, банку за банкой. Вергилий не отставал.

— Слушай, Марон.

— Что-нибудь пришло на ум, почтенный бард?

— Думаю, этому можно дать психологическое объяснение.

— Вот как? И какое именно? Еще баночку?

— Спасибо. Видишь ли, в моем понимании, ты строгий классик. Тебе просто хочется сохранить все как есть, в замороженном состоянии. Встреча с Овидием пробудила твой внутренний порыв — вот ты и стал холодильником. Что скажешь?

— Что ж, не лишено оснований. Да-да… похоже, все складывается. Впрочем, хочешь встречную гипотезу?

— С удовольствием выслушаю.

— В истинном поэте всегда заложена взрывчатка. Это, как минимум, стремление к преступлению. В том числе против самого себя. А самое совершенное преступление — это создать неподдающееся расшифровке произведение искусства. Холодильник же — просто холодильник, и только. Едва ли найдешь в нем какое-то другое значение. Все же остальные метаморфозы слишком очевидны.

Таким образом, зрелый поэт претворяет весь свой дар в осуществление плана: собственного убийства в запертой комнате. И вот оно — произведение искусства. Полная необъяснимость очевидного. Ну как?

— Великолепно!

Мы продолжали пить.

Вергилий при этом, сколько бы ни выпил, сохранял трезвость мышления и держался на ногах — что и понятно, ведь он был холодильником, а я лишь простым смертным.

— Прости, мне надо отлучиться…

— Зачем?

— Неужели непонятно? А ты не хочешь отлить после стольких банок пива?

— Для этого у меня есть испаритель.

Я так устал, так устал, так тяжко устал, так зверски, так смертельно устал, так космически устал, устал, устал, что больше не мог справляться с усталостью. Вергилий совершил ко мне столь долгий путь, а я даже не мог бороться со сном.

Голова моя постепенно склонялась к столу. Откуда-то издалека долетал голос Вергилия. Я слышал, как он собирает в себя пустые банки.

— Марон, а Марон?

— Да?

— Прости. Больше я ничем не могу тебе помочь.

— Не говори ерунды. С тобой было интересно пообщаться.

— Марон, а Марон, а куда ты теперь?

— А ты сам как думаешь?

— Ты же холодильник, Марон.

— И все?

— Ты поэт, Марон.

— А что делают поэты?

— Пишут стихи.

— Точно. До сих пор я был поэтом для людей. Теперь я стану поэтом для холодильников. Как тебе такой поворот?

— Замечательно, Марон.

Ничего, если я задам тебе один, может быть, бестактный вопрос?

— Валяй.

— Какие ты подберешь рифмы к слову «холодильник»? Они слишком скудны и предсказуемы. Такие слова плохо рифмуются. «Напильник», «собутыльник». Как же ты станешь писать о холодильниках?

— А с чего ты решил, что для холодильников пишут только о холодильниках?

— А о чем же тогда? — сквозь полусон спросил я.

— Сайонара, — долетел до меня голос холодильника.

— Сайонара, — сказал я в ответ.

Сайонара, Вергилий.

Сайонара, Марон.

Сайонара, холодильник.

Засыпая под умиротворяющее гудение великого предка поэтов, рожденного в семидесятом году до нашей эры, я окончательно сомкнул глаза.

И услышал его удалявшиеся по ступеням шаги.

Не успев войти в кабинет, «Некая Непостижимая Вещь» уже заполнила его своим телом и душераздирающим криком.

«Некая Непостижимая Вещь» не имела ни формы, ни цвета, ни веса, ни даже запаха; она просто висела, сжималась и вращалась внутри себя.

— Садитесь сюда, вот стул, — предложил я.

Не совсем уверен, что «Некой Непостижимой Вещи» доступна человеческая речь, но точно так же я не мог предполагать и обратное.

— Пожалуйста, присаживайтесь!

Но «Некая Непостижимая Вещь» продолжала липнуть к потолку, переползая по нему, раскачиваясь из стороны в сторону.

Я сделал последнее предупреждение.

— Немедленно сядьте! Пока не сядете, не начнется занятие. Таковы правила школы. Садитесь!

Ответив на мой приказ чем-то похожим на «Ладно, черт с вами!», «Некая Непостижимая Вещь» спустилась/сползла/спорхнула/перепрыгнула с потолка на стул.

«Некая Непостижимая Вещь» честно пыталась взгромоздиться на стул и даже как-то разместиться на нем, но не прошло и двух секунд, как она стала стекать на пол, а через три очутилась там целиком.

— Хорошо, — вмешался я, когда «Некая Непостижимая Вещь» принялась перетекать в обратном направлении, отчаянно опутывая стул волокнами. — Ладно, не можете сидеть — и не надо, это совсем не обязательно. Устраивайтесь, как вам удобнее. Я не буду настаивать.

После еще нескольких проб, подбираясь с разных сторон, «Некой Непостижимой Вещи» все же удалось закрепиться на стуле, завязавшись в узел «нанкин».

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала «Некая Непостижимая Вещь».

— Кто я, как вы думаете? — обратилась ко мне «Некая Непостижимая Вещь».

В точку! Именно этого вопроса я и ожидал. Существа такой природы всегда начинают с этого. Как будто я мог знать! Кто может подобрать название для вещи, которая сама не понимает, что из себя представляет?

— В принципе, думаю, вы сами должны были бы ответить на этот вопрос.

«Некая Непостижимая Вещь» стала ерзать, пытаясь распутать узел.