Клады великой Сибири - Петр Петрович Дудоров

В немногих словах, которым она успела научиться по-русски, она кое-как объяснила свою просьбу.

Ей нужно было немного денег, всего только пол-ланы (70 коп.).

Но Вера почти насильно всунула ей в руку пять лан, и восторгу девочки не было конца.

В то же время Бромберг отвел в сторону Чи-Най-Чанга и, сунув ему шесть фунтов стерлингов, приказал ему купить хорошенький китайский костюм для Нянь-Си и кое-что из провизии.

Счастливые возможностью совершить длинную прогулку по земле, китаец и китаянка быстрым шагом направились к городу.

Остальная компания, захватив на всякий случай револьверы, разместилась на сочной траве лужайки, и Вера стала хлопотать об ужине, который состоял из консервов, жареной форели и галет.

Ужин затянулся, и когда, часа через два с половиной, Верлов предложил идти спать, на поляне вдруг появились Чи-Най-Чанг и Нянь-Си, нагруженные покупками, радостные и возбужденные.

Подбежав к инженеру, Нянь-Си стала отбивать перед ним земные поклоны.

Оказалось, что она благодарит за подарок.

– Ну, что ты купила себе сама? – спросила с улыбкой Вера, оттаскивая ее от смущенного инженера, покрасневшего от этой сцены, как рак.

Нянь-Си радостно развернула свои покупки.

– Это что еще за гадость? – воскликнула Вера, глядя на странные черные колючие предметы продолговатой формы, длиною вершка в четыре.

Верлов расхохотался.

– Господи! Да ведь это трепанги! – воскликнул он. – Это сушеные трепанги, род моллюсков, похожих на червей, с мягкими отростками, похожими на шипы. Они водятся на дне здешних морей, и для китайцев это самое лакомое блюдо! Их варят, фаршируют рисом и едят, хотя они и походят на резину!

Все невольно улыбнулись.

Потом Нянь-Си развернула другую деликатесу.

Это был большой сверток морской капусты, известный вид водоросли, также очень любимый китайцами и корейцами.

Затем шла сушеная рыба с отвратительным специфическим запахом и, наконец, в довершение всего, несколько блестящих, дешевеньких украшений для головы.

– Нянь-Си соскучилась, видно, по китайской кухне! – рассмеялась Вера.

Маленькая китаянка осторожно собрала свои сокровища и торжественно потащила их в свою каюту.

Чи-Най-Чанг сделал более разнообразные покупки.

Правда, он тоже запасся китайскими деликатесами, но, кроме того, принес изрядное количество рису, живых крабов, устриц, свежей рыбы и сои.

А купленный им шелковый костюм с вышивками привел всех в восторг.

Осмотрев провизию, компания разошлась спать, а на следующее утро воздушный корабль поднялся с рассветом.

При пролете над Гензаном вся компания вышла на площадку.

Расположенный вдоль берега бухты, представляющей из себя вторую гавань после города Фузана, Гензан резко делился на две части: японскую и корейскую.

Первая из них бросалась в глаза чистотой и хорошими постройками, тогда как последняя своей беднотой и грязью невольно порождала чувство жалости.

Японские пришельцы давно уже вытеснили с лучших мест туземцев и теперь были в Корее господами во всем и везде.

В японской части города виднелись казармы, пороховые погреба, а на высотах грозно покоились их батареи.

Две пальцеобразных скалы торчали из воды у входа в бухту, словно безмолвные сторожевые великаны, остерегающие родной город от невидимого врага.

Но вот и Гензан остался позади.

Высокий восточный берег Японского моря потянулся слева.

Летя прямым курсом, путники неслись то над морем, то над сушей, спускаясь по временам пониже, чтобы посмотреть на ловлю трепангов, которых корейцы ловили с лодок на неглубоких местах, доставая их или просто палками с острыми концами, или опускаясь на дно в водолазных костюмах.

Пролетели над портом Лазарева, переночевали на мысе Благовещенском и, миновав на другой день порт Посьет и отстоящее от него в двенадцати верстах к западу урочище Новокиевское, к вечеру остановились среди тайги, недалеко от Владивостока.

Тут сердца путников немного успокоились.

Здесь они смело могли посетить город, пополнить все, чего им недоставало для окончания экспедиции, и даже повеселиться.

Поэтому решено было разделиться на две партии, из которых одна должна была дежурить, в то время как другая уезжала в город.

В первую очередь пошли Верлов, Вера Николаевна и Чи-Най-Чанг.

Вид цивилизованного города с красивой гаванью, полной судов, с высокими берегами, по которым взвивался вверх город, приятно подействовал на путников.

Целый день бродили они по магазинам, вечер провели в театре, а ночь в гостинице, причем Верлов занял один номер для себя и Чи-Най-Чанга, а другой для Веры Николаевны.

В конце второго дня они возвратились на корабль, а на смену им уехали остальные, пробывшие тоже во Владивостоке два дня.

Пятый день посвящен был подробному осмотру корабля и кое-каким незначительным починкам.

Когда все было готово, путники снова тронулись в путь, взяв курс на Хабаровск.

XV

Ярости и отчаянию Лиу-Пин-Юнга не было конца.

Правда, рана в плечо была неопасна и пуля вскоре была извлечена, но все же болезнь обещала задержать его на несколько дней, а может быть, и на пару недель.

Свирепый бонза готов был искрошить весь мир и в бессильной ярости лишь скрежетал зубами, лежа на кане в помещении местного бонзы.

Все население смотрело на него как на героя, отважившегося вступить в открытую борьбу со страшным летающим чудовищем и преобразившимися в людей белыми чертями.

Но какая польза была ему от этого уважения!

Прикованный к постели, он дни и ночи обдумывал свое положение, стараясь найти какой-нибудь исход.

И вот наконец, на пятый день, его осенила блестящая мысль.

Он позвал к себе местного бонзу и приказал ему приготовить паланкин, в котором можно было бы лежать, и нанять двенадцать носильщиков.

– Великий бонза, служитель Будды, собирается в путь? – удивился тот.

– Да! – кивнул головой Лиу-Пин-Юнг. – Я буду преследовать врага Будды – человека до тех пор, пока или не погибну сам, или уничтожу его!

Приказание было исполнено.

Через день огромный удобный паланкин был готов.

Лиу-Пин-Юнг был положен в него на мягкие подушки, шесть носильщиков подхватили паланкин, укрепленный на бамбуковых палках, заменявших самые мягкие рессоры, остальная смена стала сзади, и шествие, под восторженный шум толпы, двинулось быстрым шагом вперед.

Меняя в поселках носильщиков, Лиу-Пин-Юнг двигался вперед, не останавливаясь и проводя даже ночи в носилках, в которых, по счастью, ему было очень удобно спать.

Время от времени в пути ему делали перевязки, и он лечился, так сказать, на ходу.

Бонза весь ушел в себя, мало разговаривал и думал лишь о своих врагах и о тех способах мести, которые он готовился применить к ним, без всякой жалости и сострадания.

Жажда мести и железное здоровье, казалось, помогали ему.

Лежа в носилках, он чувствовал себя с каждым днем лучше и лучше,