Ненадежное бытие. Хайдеггер и модернизм - Дмитрий Кралечкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хайдеггер, которого можно считать разработчиком второго решения, альтернативного «полному циклу», не отказывается, разумеется, от программы «фундирования», однако вносит в нее существенные изменения, которые порождают напряжение и в конечном счете ведут к попыткам переписать весь проект в целом. Такое напряжение проистекает из того, что «практический» или «антропологический» поворот, выписанный у Хайдеггера в виде деструкции западной метафизики и возвращения к греческому практическому производству мира (его отвоеванию у стихии и хаоса за счет сметки, греческой «metis», и «технэ»), приводит к двусмысленности: если постоянно сдвигаться в сторону конституирования, условий производства, рано или поздно заметишь в этом производстве данности или остатки, опорные и поворотные пункты, которые не могут быть реконструированы в виде собственно производства или чего-то возводимого к его условиям, – альтернативой является лишь эскалация самообосновывающегося производства в той или иной идеалистической процессии сознания. Хайдеггер «заземляет» феноменологию, что кажется контрабандным импортом естественной установки (или региональности). Разумеется, в перспективе хрестоматийной феноменологической редукции такие опорные пункты не могут не предстать остатками данностей, то есть пережитками, которым нет места в фундировании как процедуре полного цикла. Что такое хайдеггеровское бытие? Несмотря на десятилетия хайдеггероведения, этот вопрос и сейчас вызывает затруднения, хотя, разумеется, он достаточно легко эксплицируется самим Хайдеггером в его собственных терминах – в проекте «темпоральной науки» (как продолжения трансцендентального проекта) или же возвращения к истоку аристотелевской метафизики за счет деструкции и вскрытия последней. Эффект натуральности или «антропологии», отмеченный Гуссерлем, не случаен, однако можно понять, что последовательное движение от одного априори к другому в рамках фундирования требует перехода к таким предельным условиям, которые не встроены ни в трансцендентальное, ни в эмпирическое, то есть ни в логику конституирования, ни в причинно-следственные связи или корреляции (в отличие от элементов прагматического или вероятностного знания), но составляют экологию любой эпистемологической оппозиции (ноэзис/ноэма, трансцендентальное/эмпирическое, конституирование/конституированное и т. д.). Введение термина «экология» как философского концепта, осуществленное М. Буллом в его работе «Анти-Ницше»[32] и напрямую связанное с обсуждением Хайдеггера в модернистском контексте (в котором параллелью к Хайдеггеру выступает, прежде всего, Гуго фон Гофмансталь), позволяет выписать траекторию сдвига по линии фундирования – от некооперативного производства к полному циклу (уровень экзистенциальной аналитики и темпоральной трансценденции как базового условия любого производства) и, наконец, к экологии праксиса, все больше разрабатываемой Хайдеггером после «Бытия и времени». «Полный цикл» в варианте Хайдеггера представляется уже не столько вертикальной интеграцией, которая у Гуссерля все еще могла отсылать к новоевропейской аналитике сознания и производства одних идей из других (сложных из простых), сколько «контейнеризацией»: одно априорное условие встраивается, как матрешка, в другое, постоянно углубляя исходный регион производства и лишая его привилегии на аутентичность. Интенциональная структура сознания признается недостаточно фундаментальной потому, что нечто должно связывать ноэзис и ноэму внутри более фундаментального контейнера, который получает различные наименования (забота, праксис и, в пределе, бытие как отправной механизм открытости/закрытости). С точки зрения феноменологии, это, конечно, не слишком законный ход, поскольку он вводит третий элемент там, где он совершенно не нужен. Однако такая контейнеризация не сводится к описанию некоторых внешних подробностей, археологических истоков западной метафизики присутствия или же ее «контекста открытия»: бытие – то, что в самом производстве оказывается непроизведенным, являясь его условием, но при этом никогда не скатываясь до уровня данности, материала или ресурса. Бытие Хайдеггера оказывается буквально «экологией без природы»[33], эффектом «ремарки» в интенциональной структуре, отмечающей схождение в ней одной стороны с другой, которое, однако, не говорит о возвращении всего лишь к базовому смыслу (или кооперативной игре, которая бы всем управляла).
В любом производстве можно выделить, помимо очевидных составляющих производителя и производимого, или материала и формы, ставших основой для метафизических категорий присутствия, элемент риска, то есть (не)умения, которое может добиться или не добиться результата. Возвращаясь к грекам, Хайдеггер открывает не только прозаические начала метафизики, скрывавшиеся в бытовом понимании «ousia» и других понятий, но и более тонкий момент – ужасающую необеспеченность каких-либо начинаний. Этот ужас передает неполноту «полного цикла»: даже если мы выпишем все инстанции производства и произведем вертикальную интеграцию, это еще не будет гарантировать успешности модернизации, которая нам предстоит. Недостаточно отбросить все натуральные посылки, чтобы выстроить логику полного производства, в последнем что-то еще должно удаваться. Этот элемент рискованности, необеспеченности «раскрытия сущего», оборотной стороной которого оказывается нигилизм, то есть представление о том, что в производстве и знании нет ничего, кроме обозримых, явно присутствующих элементов (пусть даже возведенных к феноменологической очевидности), оказывается своего рода тенью, которая преследует проект феноменологии как некая недостающая инстанция, которая в других странах очевидна, хотя и вытеснена, но в Германии вызывает вопросы.
Сама референция к колониям и колониализму должна пониматься в этом случае как попытка заполнить своего рода пустое место, аутсорс-отсылка, неизбежно образующаяся в проектах полного цикла (источников знания и практики) и/или нигилизма, которые, как подчеркивал Хайдеггер, руководствуются синтаксической формулой «и больше ничто»[34]. Нигилизм, как результат западной метафизики, проекта модерна как такового и в то же время позиция Ницше, близкая и самому Хайдеггеру (который оказывается нигилистом с небольшой поправкой), сам выступает своего рода рефлексией модернистских проектов, в том числе тех, в которых возможность обоснования знания как такового начала приравниваться к процедурам полного контроля «источников». Нигилизм указывает на такой «аутсорс» источников, который изнутри него опознается исключительно как «ничто» (разумеется, не осталось никакой возможности вернуться к какой бы то ни было позитивности источников, существующих независимо от самой процедуры обоснования или полного цикла). Задача Хайдеггера становится в каком-то смысле неразрешимой (по крайней мере на уровне последовательного или нигилистического дискурса): не видеть в ничто что-то, но и не оставлять ничто в форме всего лишь ничто. Соответственно, экспликация модернистской фигуры ничто (как необходимого провала модерна) через колониализм оказывается рационализацией, удобным способом подставить на место концептуального аутсорса реальный: колонии, как первичный, зримый и ясный аутсорс источников, – наиболее понятное ничто, «ничто» в кавычках, которое, разумеется, не просто ничто, но и не что-то. Такое опрокидывание предельно спекулятивной фигуры, которой у Хайдеггера заканчивается критика метафизики как таковой и Ницше как ее завершения, на вполне «онтическую» (политическую и т. п.) ситуацию одновременно вульгарно и необходимо: «вульгарность» (уплощение, отказ от теоретических ставок и т. д.) является платой за более важные решения. «Вульгарная необходимость» представляется поэтому своего рода точкой притяжения всего проекта Хайдеггера, но в данном случае проекция на колониализм позволяет сделать нечто большее установления простой корреляции: показать, что само это колебание в окрестностях «ничто», указывающее на общую структуру аутсорса, небезобидно, более того, оно выявляет своего рода невидимую границу, к которой Хайдеггер и модерн все больше приближаются, но все же не могут ее преодолеть, хотя, казалось бы, ничего непреодолимого в ней нет.