Зверобой - Ксения Буржская

К супу не притронулся, лежал на полу и ждал мать. Мать появилась – в каждой руке по сумке.

– Сетки возьми, чего встал, – скомандовала она без «привета».

– Где Аза? – спросил Демьян, тенью заполнив проем.

– Все хорошо с ней, сынок, не волнуйся. – Мать даже как-то попятилась к двери, уловив настрой.

– Где она? – повторил он, наступая. – Где моя собака?

– Да в деревне она, чего ты, – скороговоркой строчила мать. – Тетя Надя забрала, помнишь, моя бывшая коллега. У них там дом большой, территория, у нее там будка будет своя, дом, понимаешь? Бегать есть где. Ну, большая собака, Дема, не для города она, а им там нужно. Они на забор повесят: «Осторожно, злая собака», хотя какая она злая, да, Дем? Вообще ведь не злая, но лает громко – как бы сигнализация.

– Но это же моя собака, – сказал Демьян, ничего уже не видящий из-за наступивших слез. – Это я же ее нашел.

– Ну нашел, молодец, – устала сражаться мать. – А теперь она живет у тети Нади. Порадуйся за свою собаку, что у нее теперь природа. Территория. Дом.

И добавила, сбавив голос:

– А у тебя скоро будет сестра.

Демьян в ужасе отшатнулся. Замер, а потом заорал вдруг:

– Я никогда тебе этого не прощу! Никогда! – схватил пальто и выбежал прочь из дома.

– Нужно мне твое прощение как собаке пятая нога, – бросила мать ему вслед, но этого он уже не слышал – шумно сбегал вниз по лестнице.

Он тогда несколько часов шатался по городу, вынашивал план мести, план побега, план поехать в деревню и выкрасть Азу, план найти и притащить другую собаку – еще больше и страшнее, на этот раз злую, и на дверь в кухню повесить табличку «Осторожно».

В парк, где он прятался, быстро спустилась ночь. Демьян проголодался, нащупал в кармане сушки, и больно кольнуло нутро. Он вышел к пруду, сел у кромки, долго всматривался в пустое, темное дно, где-то там наверняка спрятанное под созревшим льдом. Лед он потыкал палкой – показалось, крепкий. И сделал шаг – захотелось скользить вперед. Лед треснул, сразу же и как будто весь, тонкая корочка лопнула под ногами. Демьян только ахнул и весь оказался в воде – пытался нащупать дно, вроде бы у самого берега должно быть мелко, но только проваливался сильней.

Он долго барахтался, руки уже онемели, почти не чувствовал ног, кричать тоже почему-то не выходило, наконец удалось опереться на что-то, как будто внизу подставили табурет. Последним рывком он выпрыгнул всем собой и схватился за каменный берег. А потом вытянул себя, вцепившись за мерзлую землю.

До дома дошел в тяжелом размокшем пальто, как будто тащил на себе плиту – и с плитой внутри. На пороге упал, мать в ужасе отступила, а отец занес его в ванную, сунул в воду, обжегшую кипятком.

Следующие две недели Демьян не помнил – только бред от температуры, горькие порошки, банки, горчичники, небытие.

Когда оклемался, мать принесла ему календарь на 1996 год – с большой овчаркой. И еще сказала, что у Азы все хорошо, она гоняет кур и шлет ему привет.

И еще – извини, сказала мать. Извини, но не стоило топиться из-за собаки.

А из-за чего стоило, спросил он.

Мать махнула рукой и вышла, захлопнув дверь.

Сестру назвали проще – Катей. И чем проще Катя становилась, тем сложнее была к ней родительская любовь. Кате всего досталось сполна – и внимания, и ожиданий, и нулевых.

Катя быстро себя нашла: после школы торговала на рынке турецкими дубленками и радужными ершиками для разгона пыли, стояла вместе с матерью, которую к тому моменту сократили в больнице, на картонке, увещевала, привлекала фиолетовой курткой из полиэстера и крашеными волосами. Демьян злился, просил сестру хотя бы окончить школу, ругался с матерью до хрипоты, а та говорила: отстань, ты бы лучше помог, толку от тебя никакого. Отца уволили, и он запил совсем. Демьян поступил в аспирантуру. Родители смеялись: чего ты за дурак такой, люди бизнес делают, на ноги встают и страну поднимают с колен, а ты со своими книжками, много книжки твои нам денег сделают?

Хоть бы когда-нибудь они гордились им, единственным из всей семьи, получившим высшее образование, но нет, Катенька молодец, Дёма у нас… Ой, да смешно говорить.

Демьян Катю ненавидел – не мог объяснить себе, почему ее, по всему видно, не такую удачную, любят больше, чем его – правильного, самого себя вскормившего и давшего плоды. Потом понял, что логики в этом не было, слепая любовь.

В семнадцать Катя родила сына, любимого внука родителей. От кого родила неизвестно – да и какая разница, свой ведь! Демьян, освобождай квадраты, ты уже взрослый, пошел бы работать, теперь ведь еще и маленького надо кормить, а чем, Дёма, чем – ведь никто толком и не работает, а ты тратишь время на книжки, не дело, Демьян, принимайся за ум. Он вышел работать в ночь. Грузил какие-то ящики, днем готовил школьников к поступлению, по вечерам – в институте.

Когда его взяли младшим преподавателем, снял квартиру с приятелем. Родителям деньги носил ежемесячно, но без особых благодарностей. Да и не ждал уже ничего – есть предел и у ожидания. Просто звонил в дверь, протягивал конверт, пил чай на кухне, как каменный гость, стараясь не видеть, во что превращается жизнь когда-то родных людей. Выходил через час из подъезда, жадно вдыхал сырой воздух свободы. К лету удалось накопить немного, несмотря ни на что: купил абонемент в бассейн. Тогда и решил почему-то: у меня все будет иначе. Я выбрал себе другую жизнь, я заслуживаю любви, и жизнь мне любовью отдаст.

Сейчас, когда Марьяна демонстрировала ему свое безразличие (с улыбкой, конечно, жалостливой, но наигранной), Демьян превращался в кимвал звучащий и любви не имел. Имел раздражение, ненависть, злость – сразу от матери до Марьяны разливалось все это в нем и разрывало его изнутри. «Я хороший», – убеждал он себя в детстве, в слезах, запершись на кухне, раскачивался словно маятник и твердил: я хороший, хороший, хороший. Вот и снова: «Я хороший» – хороший, хороший, но совершенно потерянный. Марьяна его за это сначала жалела – как же можно не полюбить такого? Но сама не смогла, кажется, хотя и рассчитывала. Иногда во время ссор она говорила: ты слишком хороший, Демьян, в этом твоя проблема. Даже когда яйца достать