Красный рок - Борис Евсеев

А после питерцев на сцену вышла давно ожидаемая подхорунжим московская «кельтская» группа.

«Кельтов» не было почти три недели. Целая жизнь проскочила мимо! И вот – снова флейта, снова шотландский (похожий на маленькую жестяную водопроводную трубу) вистл, снова акустическая гитара, ударник и, конечно, арфа…

«Кельты» не гнались за модой. Их песни были изысканны и просты. Английский язык в сопровождении кельтской арфы звучал не чванливо и не полусонно, воспоминаний про весенних лягушек и про неудачные операции по удалению гланд не вызывал.

И главное, у «кельтов» была арфистка, которую подхорунжий впервые увидел здесь же, в рок-кабачке, в ночь со 2 на 3 января, когда искал Наполеона-Пигусова.

Подхорунжий, не сдерживая себя, улыбался. Сладкая волна понимания и грусти пощипывала краешки губ под звуки арфы. Хорошо было и то, что девушка – а она была все в том же сером с цветами платье – не пела, а только играла.

Кельты вроде бы собирались заканчивать, и подхорунжий уже готовился идти за сцену, знакомиться с арфисткой, когда на подмостки опять выдрался Витя Пигусов.

Задыхаясь от принятого за счет заведения бокала виски и прочих высоких чувств, бывший Наполеон, а ныне заслуженный объявляла стран СНГ и республик балтийского побережья крикнул:

– А сейчас сюрприз! Группа приготовила для вас русско-шотландскую песню. Не знаю какую, но музыканты уверяют – супер, сверхсовременную!

Витя убрался со сцены, и за спиной у перкашиста-ударника дважды крикнул ворон.

Ходынин сразу насторожился.

За время службы подхорунжего в Кремле настоящий ворон прилетал туда лишь однажды: в самом конце 1999-го, во время тревожных ожиданий года 2000-го.

Тогда, в 99-м, ворон успел крикнуть всего два раза.

Крупный балобан, спущенный с руки сокольником Иткиным (теперь в Кремле не работающим), кончил ворона сразу. В тот вечер подхорунжий долго смотрел на умную мертвую голову. Ворон с виду был не молод и не стар (потом его исследовали и определили возраст: 116 годков!). Вид имел важный, перья гладкие, чистые. Был в меру лысоват и очень походил на одного из министров тогдашнего кабинета. От этого ворон вдруг показался Ходынину не только умным, но и лукавым, ушлым.

И все-таки ворон – даже мертвый – производил сильное впечатление. И в особенности тем, что в огромном полураскрытом клюве удерживал не еду, не веточки для гнезда! Удерживал невыговоренное птичье слово. И слово это – так сразу почудилось Ходынину – было предназначено для людей…

Живой балобан сидел на руке у сокольника Иткина, как царек на троне.

Мертвый ворон лежал на земле.

На секунду представилось: птицы как люди! Когда надо, лукавы, когда надо, хитры, когда надо, трусоваты, когда надо, смелы беспредельно.

Но суть-то просматривалась в другом: лучшие из людей и птиц – слишком быстро уходят. Худшие – слишком часто и слишком надолго остаются. Лучших ловят и сажают в клетки. Худшим и подлейшим – вся ширь и свобода!

Словом, мертвое и живое поменялось в мире местами.

Мертвое (лучшее, невозвратное) – и есть по-настоящему живое!

Живое (чванливое, гадковатое, как репей уцепившееся за бытовуху) – и есть мертвое!

Точнее высказаться ни про себя, ни вслух подхорунжий не мог.

«Вся мудрость – у мертвых. Вся глупость у живых», – постарался утешить он сам себя. Но не утешило и это…

Именно в тот вечер подхорунжему впервые захотелось всех ястребов к чертовой матери продать в Эмираты, а балобана срочно (для уголка природы) таксидермировать…

Ворон крикнул еще раз, и лидер группы кивнул арфистке. Та, запинаясь от волнения и слегка картавя, произнесла:

«The twa corbies. Два вог’гона»

И заиграла.

Теперь голос ворона, записанный на диск, стал покрикивать музыкально, в такт.

Дуэт арфы и ворона продолжался около минуты. Ходынин даже подумал, все этим дуэтом и кончится.

Но тут высоким, необработанно диким и от этой необработанности страшно прекрасным голосом (к концу каждого музыкального отрезка, стремительно уходя вниз, к едва воспринимаемым человеческим ухом нижним тонам, а на двух последних слогах стремительно взмывая вверх) запел лидер группы:

Ворон к во́рону летит.

Ворон во́рону кричит:

Ворон! Где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?

Рок, рок, красный рок!

Вступили вистл и флейта. Девушка в сером неожиданно всхлипнула.

Под еле слышимые и со стороны почти незаметные всхлипы вновь запел лидер: утыканный, как еж, черными, друг от друга отдельно отстоящими волосками, с геометрически круглым, совсем не рокерским лицом.

Из-за слез арфистки подхорунжий пропустил несколько строк давно забытого и сейчас с горечью и удивлением припоминаемого стихотворения. Он опомнился, когда лидер сделал паузу и речитативом произнес:

… под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Рок, рок, красный рок!

Тут группа словно с цепи сорвалась. Подстрекаемые адской перкуссией гитара-бас, флейта, вистл и лидер-солист громили все, что попадалось под руку, визжали, плакали, хохотали, словно имитируя древнюю, давно забытую, но вдруг с ножом к горлу подступившую жизнь.

Девушка-арфистка встала и отошла в сторону. Арфу она поставила на стул.

Лидер-солист вступил неожиданно.

Кем убит и отчего,

Знает сокол лишь его…

Рок, рок, красный рок!

Красный рок, стальной, железный!

Арфистка, прижимая платок к глазам, ушла в задние комнаты. Ее арфу схватил лидер. Неумело колупая нежные струны, он заиграл главную тему композиции. Флейта и вистл ему вторили. Ходынин, дернувшийся было за арфисткой, остался дослушать.

Тут погас свет и на боярском потолке загорелся загодя прикрепленный экран.

Мест свободных было много. Посетители полулегли или совсем легли – как это здесь часто делал и сам Ходынин – на стулья, стали глядеть вверх.

Со сцены продолжал звучать перезвон музыкальных наигрышей.

За перезвоном внезапно грянула долгая, искусно рассчитанная – и от этого расчета вдвойне свободная – импровизация.

Под импровизацию на экране появилась Москва: семицветная, прекрасная зимою и летом. Потом побежали подмосковные поля, перелески.

Лишь появились поля – цвет с экрана исчез.

Подхорунжий понял: сейчас покажут клип, иллюстрирующий песню.

Но ни богатырь, ни другие песенные персонажи вскакивать на боярский потолок не торопились. Зато раздался знакомый крик: снова ворон!