Злое железо - Алексей Молокин

– Присаживайтесь, Люточка. – Старый герой ловко подвинул кожаное кресло, не забыв неодобрительно покоситься на меня. – Как ты сейчас, милая?

Девушка опустилась в кресло, тихонько прошептав:

– Спасибо, дядя Сережа.

Вот так номер!

Я решил проявить самостоятельность, отыскал в углу какой-то древний стул, судя по виду – да и по пользовательским характеристикам, как я вскоре убедился, – прихваченный шефом во время одной из экспедиций из подвалов инквизиции в качестве сувенира, и опасливо присел. Впрочем, у меня все-таки хватило ума и такта подождать, пока усядется хозяин кабинета.

И тотчас же отворилась дверь, и секретарша Зила вкатила никелированный столик на колесиках, сервированный на троих. Зила явно было «в курсе», в отличие от меня. Впрочем, хорошо, что приборов было три, значит, меня все-таки брали в расчет. Да и есть хотелось, честно говоря.

Сергей Иванович одобрительно кивнул, потер руки, словно пенсионер в предвкушении выпивки, и сказал:

– Ну, дамы и господа, давайте по-простому, по-походному… Как у нас, героев, принято. За неубитых нами драконов! В общем, за встречу!

И ловко разлил «Меншурийскую светлую» по хрустальным стопкам.

– Может быть, дама будет вино? – призвал я на помощь зачатки политеса.

– Люта у нас хорошо воспитана, – ответил за нее мой шеф. – Поэтому она предпочитает водку.

Не знаю, как насчет хорошего воспитания, но согреться бывшей айме опального барда Авдея явно не мешало. Да и не спорить же с шефом по такому пустяку?

– Итак, – сказал наконец Сергей Иванович, обращаясь ко мне. – Вы, молодой человек, наверное, уже догадались, что Люта в некотором роде моя племянница, правильнее было бы сказать «крестница», но ее народ крестин не признает. Кстати, то, что она эльфийка, ровным счетом ничего не значит – для меня она родственница. Так уж получилось, и когда-нибудь я расскажу вам эту историю… Или нет, вот выйду в отставку, напишу наконец мемуары, вы прочитаете, и всем все станет понятно. Надеюсь, не одну слезу прольют благодарные читательницы над моей книгой. Ну так вот, пока книга не вышла…

Люточка была очень непоседливой девочкой с великолепным магическим даром как и большинство эльфов, она с детства владела магией природы. Стажировалась она в одной из земных виртуалей, там с природой происходило нечто ужасное. Обитатели этой виртуали видели в ней очаровательную, немного взбалмошную и в меру капризную дочку провинциального олигарха. – Тут Сергей Иванович слегка склонил голову, чтобы я понял, кто выступал в роли этого олигарха. Точнее, не выступал в роли, а был, потому что правило «Все необходимое на месте и по местным правилам» распространяется и на начальство. – Однажды Люта встретила некоего малоизвестного автора и исполнителя уличных песенок Авдея и неожиданно для себя стала его аймой. Не стану рассказывать, при каких обстоятельствах это произошло, но именно с этого момента Авдей стал бардом и получил способность играть дороги.

Айму нельзя выбрать, айма же не просто выбирает своего барда – она его творит. Причем творит мгновенно, это, знаете ли, похоже на цепную реакцию. Вы видели когда-нибудь цепную реакцию? Как вам не повезло! Это не то, что люди называют любовью, любовь всегда немного корыстна, и, извините старика, декоративна. Это гораздо серьезнее простого слияния, это слияние не только душ и тел, но и прошлого и будущего. То есть все, что случилось до встречи с бардом и его аймой, и все, что случится потом, получает свое обоснование, становится оправданным с точки зрения мироздания. Извините за высокопарность, но других слов у меня просто нет. Бард растворяется в своей айме, а она в нем…

«А как же наш дорогой классик, – подумал я, – не похоже, чтобы он растворился в ком-то, кроме себя любимого».

– Но этот Авдей оказался слишком… как бы это выразиться, пришит к своему безрадостному миру, как, кстати, и большинство тамошних потенциальных бардов. Врастают они в него, что ли? И что им в этой России, понять не могу, – продолжал шеф, – в общем, одной ему аймы показалось мало, ну что же, и так бывает. В случае появления второй аймы бард, как правило, испытывает нешуточные душевные страдания, но это-то как раз нормально и даже иногда полезно для дела.

Но вольный бард Авдей не пожелал мучаться и разрываться между двумя откровенно недолюбливающими друг друга женщинами и ухитрился посредством музыки сотворить из них одну. А потом, как вы уже догадались, попытался совершить нечто, несовместимое не только с правилами нашей организации, но и вообще ни с чем не сообразное. Попытка, к счастью, оказалась неудачной.

Короче говоря, сотворенная айма Авдея была разорвана пополам, причем ни одна из несчастных не вернула себе собственную личность в полной мере, у той и у другой образовались ужасные лакуны в душе. Я как мог поддерживал Люту в это страшное для нее время, я предлагал ей избавиться от той части души Авдея, которая в ней застряла, но бедная девочка и слушать ничего не хотела…

…Шеф жужжал, как влюбленный шершень, и я почувствовал, что понемногу впадаю в какое-то оцепенение. Я очень уважал героев старой школы, но никогда прежде не предполагал, что они так сентиментальны. Может быть, сентиментальность во времена оны тоже являлась одной из непременных доблестей истинного героя? Точнее, не сентиментальность, а чувствительность. Может быть, и сейчас является? Тогда мне, кроме умения вовремя дать в морду, вдобавок недостает еще и чувствительности. Много мне, однако, чего недостает. Хотя умение дать в морду самым грубым образом великолепно и очень гармонично сочетается с этой самой чувствительностью. По своему опыту я знал, что жестокие люди обычно довольно чувствительны. Посокрушаться над новорожденным котенком, а потом его преспокойно утопить. После чего пойти обедать, потому что есть-то хочется. Пользуясь тем, что шеф, что называется, «затоковал», я принялся исподтишка рассматривать Люту, бывшую айму непутевого Авдея. Осторожно, чтобы не задеть чью-нибудь чувствительную душу и не получить, соответственно, в морду. По закону единства и борьбы.

Девушка сидела очень пряменько, ела мало и аккуратно, как воспитанная кошка, кончики ее остреньких ушек, торчащие из небрежно причесанных соломенных волос, слегка порозовели. Видимо, «Меньшурийская светлая» ее немного согрела. Честно говоря, особой сексуальной привлекательности я в ней не ощутил, не то что в Генде. Люта была изысканна, как стеклянная статуя, ее было легко разбить и порезаться об осколки. Наконец она тихо, но твердо сказала:

– Дядя Сережа, может быть, хватит?

Шеф как раз намеревался посвятить окружающих в тонкие отличия, имеющиеся между аймой и любовницей, а также женой, сестрой и матерью, однако, услышав Люту, прервался, как мне кажется, с облегчением и провозгласил:

– Давайте выпьем за всех, кто помогает нам собраться в дорогу!

И выпил, опасливо покосившись на дверь. Надо сказать, Зилаида Петровна, будучи бессменной секретаршей шефа, на протяжении нескольких последних столетий строго следила за тем, чтобы ее обожаемый начальник не слишком увлекался горячительными напитками. Годы не те, пора бы и забыть некоторые героические привычки, да и сердце пошаливает. Может быть, хорошие секретарши тоже в какой-то степени аймы? Я вспомнил, что мой шеф никогда не был женат.