Санный след - Ирина Глебова

— Он и в самом деле отличный отец. Не захотел отдавать детей в закрытые пансионы, сам ими занимается. Хотя это и не просто мужчине одному.

— Но… — Женщина тщетно старалась скрыть заинтересованность. — Почему же одному? Разве?..

— Да, Кирилл Степанович семь лет назад похоронил супругу. Очень ее любил. Так же, как любит и детей. Воспитывает их.

— Я не знала… — прошептала Анисимова. — Но у него есть дети, он, наверное, счастлив с ними…

— А у вас детей нет… Простите, Ксения Аполлинарьевна, я знаю вашу историю. Именно Кирилл Степанович рассказал мне.

— Он? Вот как! Он знает меня?

Петрусенко отводил взгляд, чтоб не видеть, как растерянно и взволнованно женщина перебирала книги: брала одну, ставила на место, вновь доставала… Ответил мягко:

— Знает. И очень уважает.

Наконец Анисимова справилась с собой, повернулась, глянула на Петрусенко прямо, с легкой улыбкой. Сказала, словно подтрунивая над собой:

— Это приятно слышать. Впрочем, семья у меня тоже есть. И очень хорошая семья.

— Да, я знаю: сестра, племянница, ее жених.

— Верно, Леночка, моя племянница, скоро выйдет замуж. На зависть и горе множества городских барышень! Но она об этом и не догадывается.

— Что так? — вежливо удивился Петрусенко.

— Ах, да! Вы же человек приезжий, можете и не знать. Леночкин жених, Петр Уманцев, актер нашего городского театра. Любимец публики.

— Понял. Особенно женской части публики?

— Верно, верно! — Ксения засмеялась. — Но верно и то, что он хороший актер, славный молодой человек, и они любят друг друга.

— Дай Бог им счастья, мне княжна очень симпатична.

Викентий Павлович присел к массивному столу, его собеседница — в кресло у журнального столика.

— Значит, вы тоже следователь? — спросила она. — Мне кажется, я слышала о том, что помогаете раскрыть наши страшные преступления?

— Это верно. Но основную работу делает следователь Одиноков.

— Как ему, наверное, тяжело… Все запутанно, сложно… И не только поэтому — душа от ужасов устает…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, Ксения Аполлинарьевна. — Петрусенко вглядывался в одухотворенное лицо женщины, невольно думая о том, что она ведь просто красавица. — Нормальному человеку, с душой и сердцем, видеть подобные преступления порой непереносимо. А ведь Кирилл Степанович не просто их видит, ему приходится как бы препарировать их, проникаться мелочами. А характер у него хоть и мужской, но очень чувствительный. Но он знает цель — найти убийцу, спасти других женщин, которые тоже могут стать жертвами. Благородная цель! Оттого и держится он, не поддается психическому гнету.

Петрусенко спохватился: он говорил слишком горячо. Наверное потому, что в какой-то мере имел в виду и себя. Улыбнулся Анисимовой, качая головой:

— Что это я… Напугал вас?

Она ответила спокойно:

— Преждевременную и мучительную смерть мне видеть приходилось. Она не пугала меня, потому что была исполнена смысла. В этих же преступлениях ужасает жестокая бессмысленность… А ваша работа — следователей — меня очень трогает. И вызывает сильное желание чем-то помочь. Но что же я могу?

Петрусенко тут же воспользовался поворотом разговора.

— Вы ведь хорошо знали Анну Городецкую?

— Да. Девушка одновременно и нравилась мне, и пугала своей ультрасовременностью.

— Не рассказывала ли вам Анна о каких-нибудь своих новых знакомых, поклонниках? Может, делилась так, по-женски?

— У нее вообще был необъятный круг общения. И из-за ее любознательной натуры, и по репортерской профессии. Но о ком-то конкретно… Нет, не припоминаю. Да я и сама после происшедшего не раз пыталась вспомнить что-либо… Нет.

— А вот, — Петрусенко немного поддался вперед. — Не упоминала ли Городецкая некоего человека со шрамом на лице? Может, даже вскользь, в связи с чем-нибудь? Она могла бы запомнить — из простых, громадный, со шрамом. Колоритная фигура…

Анисимова задумалась. Викентий Павлович хорошо понимал мимику, взгляд, выражение лица собеседника. Ему показалось, на лицо женщины легла тень, что-то ей вспомнилось. Но вот она подняла глаза, медленно покачала головой:

— Нет… Мне Анна ничего подобного не говорила… О таком человеке… Простите.

— Ну что вы. Я все-таки вас, Ксения Аполлинарьевна, расстроил.

— Нет-нет! Только… Нас с вами небось уже хватились за чайной церемонией. Пойдемте ко всем.

Викентию Павловичу жаль было так быстро прерывать разговор. Но и возражать неловко. Идя за Анисимовой в десертную залу, он утешал себя тем, что выяснил нечто интересное для Одинокова — Ксения им очень даже интересовалась! Впрочем, не только это интересовало Петрусенко. Неясное ощущение того, что только что, в разговоре, он услыхал нечто уже знакомое, слышанное раньше, при других обстоятельствах. Что? Пока не мог уловить. Что-то ускользающее… может быть, не очень значительное. Но знакомое… Нужно вспомнить, догадаться, иначе не будет покоя…

И вспомнил, как только вошел в комнату, где народ уже рассаживался за столиками с десертом. Он увидел юную княжну Орешину со своим неизменным спутником-женихом, и словно молния высветила два слова, оказавшиеся рядом: «Саратов» и «актер». Эти два слова он уже слышал — далеко отсюда, и от человека иного круга — от взломщика сейфов Хорька. Да-да, та самая странная история, в которую он не стал углубляться, но которую запомнил: специально, по чьей-то просьбе, щедро оплаченной, Хорек рассказал о каком-то актере «приезжей дамочке». Дамочке из Саратова!

Петрусенко качнул головой. Его соседи по столику могли подумать, что он хвалит вкусный чай. А он просто не сдержал удивления: надо же — такое совпадение! Где Хорек, а где саратовские убийства! Разве может быть между ними связь? Но вот два слова, поставленные вместе, потянулись ассоциативной ниточкой. И взволновали его.

Невольно Викентий Павлович поглядывал на актера Уманцева. Наверное, тот перехватил один из этих взглядов, потому что, очередной раз вскинув глаза, следователь наткнулся на встречный взгляд молодого человека, в котором явно читался вопрос: «В чем дело?» Причем Петрусенко показалось, что вопрос с налетом вызова. Но почему?

Вечер подходил к концу. Большинство гостей уже разъехались. Викентий ждал, когда откланяется Вахрушев: вместе с ним пришел, вместе и уйдут. Но тот все еще вел беседы с хозяйкой и ее дочерью, сидя на диване в уютном зеленом углу под пальмой и фикусом. Дальше, у окна, в одиночестве стоял Петр Уманцев. Петрусенко неторопливо подошел к нему, тоже глянул в заснеженный сад, залитый светом луны.

— Красиво! — сказал искренне. — Словно театральная декорация.

— Вы, как я понимаю, театрал?