Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке - Мария Филимонова

Американские виги 1760-х — 1770-х гг. восприняли ту же оценку событий середины XVII в. «Boston Gazette» в своих рассуждениях о Карле I почти дословно воспроизводила аргументы Мэйхью: «Его раболепные панегиристы говорят, что он был хорошим человеком. Мы говорим, что он был плохим королем, худшим, какой когда-либо сидел на английском троне»[271]. В том же ключе воспринимался и Карл II. Автор под псевдонимом «Пуританин» описывал небольшой спор на пароме через реку Чарльз: назван ли географический объект в честь Карла I или Карла II? Дискуссию прекратил паромщик, который объявил, что вопрос о том, кто из двух королей дал имя реке, гроша ломаного не стоит, потому что оба были паписты[272].

А между тем Реставрация и лично Карл II были в британской политической культуре того времени предметом поклонения. До середины XIX в. в Англии ежегодно праздновался официальный «День королевского дуба». Он должен был напоминать популярную историю о том, как будущий Карл II прятался в ветвях дуба от солдат Кромвеля после поражения при Вустере. Лишь ночью принц смог спуститься с дерева и впоследствии благополучно добрался до Франции. А «королевский дуб» роялисты срубили и расщепили на реликвии[273]. В память об этом люди украшали себя веточками дуба или дубовыми орешками. Не соблюдавших традицию хлестали крапивой или щипали.

Мальчишки бегали по улицам и распевали:

Именно в русле официальной традиции английские солдаты в Бостоне отметили годовщину чудесного спасения Карла II, устроив салют и прикрепив к шляпам дубовые листья. Комментарий «Boston Evening Post» был сдержанным: «Счастливы те государи, которые пришли после династии Стюартов, что они всегда находили прибежище в сердцах собственных подданных». «Король-патриот» противопоставлялся Карлу II, прятавшемуся в ветвях дуба от своего же народа[275].

И если Георг III мог противопоставляться королям династии Стюартов, то уже на ранней стадии англо-американского конфликта правящий монарх мог также ассоциироваться с ними. Возможно, что нынешний король мудр, справедлив, патриотичен, — рассуждала «Boston Gazette». Но где гарантия, что его преемники будут такими же?[276] Широко известно высказывание П. Генри, относящееся к 1765 г. 30 мая он произнес речь, восхитившую одних слушателей и безмерно шокировавшую других. Он заявил: «Тарквиний и Цезарь каждый получили своего Брута, Карл I — Кромвеля, Георг III…» Оратора прервал крик: «Измена!» Но он невозмутимо окончил фразу: «Георг III должен бы извлечь из этого урок»[277]. Джефферсон — в то время безвестный молодой человек, стоявший у входа в зал заседаний Палаты бургесов, — навсегда сохранил яркое воспоминание об этой речи: «Мне казалось, что он (Генри. — М. Ф.) говорил так, как Гомер писал»[278]. Зато виргинский губернатор Ф. Фокье (1758–1768) счел язык выступления Генри «неприличным»[279]. Образ короля здесь амбивалентен, это потенциальный «король-патриот», но и потенциальный тиран. Сходным предупреждением-напоминанием служили слова С. Адамса: «Мы знаем, что короли, и даже короли английские, теряли короны и головы за присвоение себе права [налогообложения]»[280]. К 1775 г. эти первоначальные сомнения в соответствии Георга III идеалу «короля-патриота», реминисценции из английской и античной истории, дурные предчувствия кристаллизовались в лозунге «Король-патриот или никакого короля в Британской Америке», а затем и в свержении монархии[281].

Действия Георга III, которые не всегда удавалось истолковать как результат ошибки или заблуждения, уже в 1760-х гг. разрушали наивный монархизм. «Boston Evening Post» приводила многозначительную цитату из речи епископа Солсберийского (1609): «Король перестает быть королем и вырождается в тирана, как только перестает править по закону. В этом случае совесть короля может сказать ему то же, что бедная женщина Филиппу Македонскому: „Или правь по закону, или перестань быть царем“»[282]. И уж совсем не верноподданнически звучал «тост на январь XXX», напечатанный в «Boston Gazette»: «Пусть все политики, которые возвышают королевскую прерогативу на руинах общественной свободы, встретят судьбу лорда Страффорда. Пусть все священники, которые ставят церковную власть выше чрева совести (sic!), взойдут на эшафот, подобно архиепископу Лоду. Пусть все короли, которые прислушиваются к таким политикам и таким священникам, лишатся головы, подобно Карлу I»[283].

Авторитетный У. Блэкстон приводил старую максиму: «Король не может поступать дурно»[284]. Однако в жизни это не так, и английская правовая мысль создала рядом с монархом фигуру «злого советника», который и ответствен за возможные политические перекосы. Например, тему монарха, «обманутого ловкими и злонамеренными людьми», поднимал в своей памфлетистике Свифт[285]. 17-е из влиятельных «Писем Катона» было специально посвящено «злобным и отчаянным министрам» и способам, которыми они могут поработить страну[286]. В вигской пропаганде «злые советники» Георга III играли первостепенную роль. Образ короля мог быть амбивалентным. Образ парламента эволюционировал от «светлого мифа» к «черному». Но образу министерства свойственна предельная однозначность: он всегда негативен[287]. «Boston Evening Post» пускалась в рассуждения: английские министры выросли «при превосходнейшей форме правления в мире», «под властью лучшего из государей, когда-либо занимавшего трон», получили обширное образование, в том числе в области конституционализма. Учитывая все это, они должны быть «могущественными защитниками свободы и общих прав человечества». Но ничего подобного на самом деле не было[288]. «Boston Gazette» поминала недавние времена Гербового акта, «тиранию старого Гренвилля и его хунты»[289]. Министерство воспринималось как неизменно враждебное по отношению к колониям и в конечном счете — по отношению ко всей Британской империи. Именно об этом говорилось в письме от джентльмена из Лондона, которое опубликовала «Boston Evening Post»: «Мы не решаемся сказать, какие меры примет парламент, но совершенно убеждены, что министерство против вас»[290]. Виги были уверены, что есть особый «министерский язык», который все действия американских колонистов представляет как мятежные[291].