Самоцветные горы - Мария Семенова

Исхудалому кобелю, похоже, пришлось проделать очень долгийпуть, и тем не менее он был великолепен. Вороная шерсть даже не утратила блескаи горела на солнце, отливая стальной синевой. Человек на лошади окинул взглядомзнатока лобастую голову, могучую шею, широченную грудь, разрисованную ржавымподпалом… Тхваргхел уже шёл к чужаку – медленно, настороженно, на пружинистораспрямлённых ногах. Пришлому воителю поистине цены не было бы на Кругу, ноНепререкаемый отнюдь не боялся за любимца. Тхваргхел уже несколько лет провёлвне поединков, но лишь оттого, что не находилось достойного супротивника.Сообразит небось, как разойтись с чужаком, должным образом оградив свою ихозяйскую честь!..

Старик зорко пригляделся и отметил, что ни тот, ни другойчетвероногий боец не поднял на загривке щетины. Вот легконогий Саблезубподнялся на холм… Два огромных пса застыли, как изваяния, в какой-то сажени одинот другого. Потом стали сходиться. Пядь за пядью, вершок за вершком, ближе,ближе… Сейчас бросятся! Два куцых хвоста указывали в зенит, трепеща отсдерживаемого волнения. Два чёрных влажных носа усердно трудились, читаясотканные запахами повести неведомых стран.

“Ты без спросу ступил на мои земли, чужак. Откуда ты изачем?”

“Да, я без спросу ступил на твои земли, великий брат. Но незатем, чтобы тайно приблизиться к твоим сукам или нанести вред стадам. Я вовсене оспариваю твоё старшинство. Взгляни лучше, вождь степного народа, что япринёс!”

И Непререкаемый, зорко следивший с седла, испытал некотороеудивление, заметив, как что-то изменилось в позах кобелей, грозно замершихголова к голове. Ушло свирепое воинственное напряжение, заставлявшее мышцывздуваться каменными буграми. Очень медленно и осторожно Тхваргхел потянулсявперёд… к шее незнакомого пса, и тот вежливо отвернул голову, чтобы неоскорбить Саблезуба даже отдалённым подобием вызова. Его движение было полнодостоинства и ничем не напоминало смущённый уклон сдавшегося в бою. Тхваргхелже с пристальным вниманием обнюхал нечто, висевшее на шее у чужака. И толькопотом псы снова занялись друг другом, как того требовал ритуал знакомства.Однако теперь в их повадке больше не ощущалось враждебности, и хвосты не былибоевыми знамёнами, вскинутыми перед битвой. На холме совершалась встречадрузей.

А потом вожак степных волкодавов вскинул голову к небу, и поокруге раскатился его голос – тот самый низкий, внушительный клич, сочетавшийвой и рычание. Он предназначался всем, способным услышать, а слышно его былоболее чем за десять вёрст, особенно по ветру.

И в самом деле, очень скоро на призыв Тхваргхела издалекаотозвались псы становища, куда возвращался Непререкаемый. Наверняка они ужемчались встречать своего предводителя – и ту необыкновенную, оплаченную двумяжизнями весть, что он сейчас получил. Весть, в тени которой каждодневные спорыи вражда исчезали, как вода на песке… Но ещё прежде, чем их лай доплыл надволнами колышущейся травы, Саблезубу ответил совсем другой голос. И таков былэтот голос, что горбоносый жеребец под Непререкаемым прижал уши и заплясал, авсадник проворно обернулся в седле, хватаясь за лук, ради такой вотнеожиданности висевший в налучи снаряжённым.

На дальнем холмике, держась в отдалении, но и не думаяпрятаться от исконных недругов, стоял волк. Да не какой-нибудь тощий степнойразбойник, склонный без памяти удирать от одного эха рыка Тхваргхела. Это былгромадный лесной зверь с тёмным пятнышком посреди лба. Он тоже принял весть. Иочень хорошо понял, что делать с ней дальше…

* * *

Ближе к вечеру Хономер начал собирать помёт диких быков,попадавшийся среди камней. Растаявший снег превратил большинство плоскихлепёшек в бурые полужидкие комья, но попадались и сухие куски. Будь у негокремень с кресалом и хоть горсточка трута, можно было бы даже устроить костёр.Предки Хономера, странствовавшие по холодным морям, кресала носили на поясах,кремня на Островах было полно, а трут они великолепно умели сохранять сухим.Они сыпали его в ореховую скорлупку и запечатывали воском. Почему он не вложилтакую скорлупку в тот же кошель, где могла бы лежать и баночка с мазью дляног?.. Почему, будучи в Галираде, не додумался купить у изобретательногоремесленника, помимо светильничка-“самопала”, ещё и отдельное зажигательноеустройство с колесиком и кремешком?..

Ох, знал бы, где падать придётся, – соломки быподстелил…

Хономер вытеребил из рубашки пучок ниток, показавшихся емусовсем сухими, и перепробовал десятка три разных камней, пытаясь высечь искру.Он изранил себе все руки, но искра так и не высеклась. Видно, алайдорские камнизарождались в прискорбном удалении от стихии огня. И это значило, что новаяночь окажется гораздо мучительней предыдущей. Вчера его долго грела ходьба,ведь он думал, что вот-вот выйдет к знакомым палаткам, и не очень-то допускалмысли об отдыхе. Сегодня неизбежность ночёвки была заранее очевидна. Значит,следовало должным образом приготовиться к ней, если только он хотел ещё разувидеть рассвет… И Хономер напрягал зрение, чувствуя, что слепнет от непомернойусталости, но всё же высматривая, подбирая и пряча за пазуху очередной шматболее-менее сухого помёта. Уже не затем, чтобы попытаться поджечь его, нет.Хономер знал другое: навоз, брошенный наземь, как бы начинает внутри себя оченьмедленное, но вполне осязаемое горение. Оттого всегда тепла навозная куча,оттого над ней, преющей, в холодном воздухе поднимается пар. Может быть, еслисобрать достаточно много навоза, удастся переночевать в нём, как ночует стараясобака, которую хозяин не пустил в дом?..

Ноги жреца, голые от лодыжек до паха, сделались совсемнечувствительны к холоду и почти не замечали ранящих кожу ударов, когда он лезчерез угловатые глыбы. Кровь отступила от кожи в глубь тела, уберегая последниекрохи тепла. Рубашка у Хономера была не особенно длинная, но он не пыталсянатянуть её на бёдра – наоборот, поддёрнул как можно выше и туго перетянулпоясным ремнём по самому краю, чтобы получился вместительный мешок для бычьихлепёшек. Мешок постепенно наполнялся, хотя и не так скоро, как ему бы хотелось,и кожа, соприкасаясь с навозом, вправду заметно отогревалась. Даже начиналачувствовать покалывание остатков жёстких стеблей, вышедших непереваренными.

Хономер думал о том, что, наверное, всё же погибнет.Соберутся грифы и расклюют его тело. Очевидцы рассказывали – дорвавшись дотрапезы, жадные падальщики иногда так нажирались, что не могли сразу взлететь иподолгу оставались на земле, ожидая, чтобы проглоченное начало перевариваться итело естественным образом облегчилось для полёта. Охотники утверждали, что вэто время птиц можно было брать голыми руками, но кому понадобится ловитьвонючего грифа?.. Хономер пытался внушить себе, что телу, оставленному душой,уже не будет особенной разницы. Может, так оно окажется даже и лучше, чем еслиРигномер со спутниками отыщут его умершего, но ещё не тронутого зубами зверей.Тщательно обложенного дерьмом… и без штанов. Если же его съедят, он простоисчезнет, затеряется на Алайдоре… почти как некогда, неизвестно на какомматерике, Младший из божественных Братьев… чьи благородные останки теперь,надобно думать, уже никогда не будут обретены. И, как знать, не уподобит лихрамовая молва мученическую кончину некоего жреца…