Кровавое Крещение "огнем и мечом" - Виктор Поротников

— Выпав из седла, как соломенное чучело, князь наш залил рвотой свой меч и одежду. Он ползал в снегу на четвереньках, как упившийся в дым пьяница! Ха-ха.

— Клянусь Одином, братцы, все так и было, — воскликнул Ульфир. — Нам пришлось остановить коней и закрывать щитами ползающего по снегу Владимира от вражеских стрел и дротиков.

— Вполне может быть, что Владимир не только ублевался, но и обмочил портки от страха, — смеялся Остен. — Вид у него был очень жалкий! Как у молодки, у которой вдруг случился выкидыш.

После этих слов на галерее раздался громкий дружный хохот. Судя по всему, Ульфир и Остен делились воспоминаниями о битве с мазовшанами с теми из младших гридней, кому не довелось участвовать в этом походе.

У Владимира лицо вспыхнуло огнем, он с такой силой закусил губу, что у него слезы брызнули из глаз. Варяги-дружинники смеются над ним, почти не таясь! Среди бела дня эти наглецы перемывают ему косточки, сидя у входа в княжеский терем!

Владимир повернулся и зашагал прочь, у него враз пропало желание окунаться в бочку с водой. Удалившись в тронный зал, Владимир опустился на корточки, прислонившись спиной к одной из массивных дубовых колонн, поддерживавших своды просторного помещения.

Стыд жег его нестерпимо! Уж лучше бы мазовшане убили его в той злополучной сече, чем ему теперь выносить весь этот позор. Молодшая дружина считает Владимира жалким трусом, это яснее ясного. Эти молодые варяги всего-то на два-три года старше Владимира, но тем не менее все они бесстрашны в сражении, умелы во владении оружием и совершенно не теряются при виде крови и изрубленных тел. Даже Буи, брат Аловы, и тот сумел отличиться в битве с мазовшанами, а ведь он на год моложе Владимира.

За утренней трапезой Владимир был хмур и неразговорчив. На вопрос Добрыни, в чем причина его столь мрачного настроения, Владимир раздраженно промолвил:

— Надоели мне варяги, дядя. В молодшей дружине их больше половины, так не годится. Боярских сыновей надо привлекать в дружину, они не столь развязны и грубы.

Отложив ложку, которой он управлялся с гороховым супом, Добрыня внимательно посмотрел на племянника. От его проницательного взгляда не укрылось, что Владимир явно чего-то не договаривает.

— Неужто кто-то из гридней осмелился тебе дерзить, племяш? — спросил Добрыня. — Кто сей наглец? Назови его имя.

— Дело не в этом, дядя, — помедлив, проговорил Владимир, нервно катая в пальцах хлебный мякиш. — Мне не по душе, что кое-кто из варягов чересчур похваляется своей отвагой. В этой похвальбе явно просматривается намек на то, что без варяжских мечей не быть бы мне киевским князем.

Добрыня понимающе закивал, отодвигая тарелку с недоеденным супом. Эта похвальба слетает с уст варягов-дружинников постоянно, с той поры, как они утвердились в Киеве. Для Добрыни это не было новостью.

— Что ж, племяш, немалая доля истины есть в похвальбе варягов, — заметил Добрыня. — Нам с тобой придется терпеть их докучливость и хвастовство, ведь после отплытия новгородцев к родным очагам варяги являются нашей главной опорой в Киеве.

Владимир подавил тяжелый вздох, сознавая правоту дяди. Новгородцы и чудь отплыли на ладьях вверх по Днепру две недели тому назад. Лишь полторы сотни новгородцев пожелали остаться в Киеве, вступив в дружину Добрыни.

— Ты же собирался звать под свой стяг удальцов из Чернигова и из Древлянской земли? — Владимир взглянул на Добрыню. — Ведь и бужане дали тебе своих людей. Это разве не опора для нас?

— Бужане прислали всего-то сорок человек, — вздохнул Добрыня. — К тому же эти молодцы военной сноровкой с варягами сравниться не могут. Черниговцы обещали прислать полсотни боярских сыновей. А что толку? Уверен, и черниговские бояричи в военном-то деле тоже неучи. Из древлян неплохие воины, но, опять же, не идут древляне в нашу дружину, племяш. Не любят они киевлян. — Добрыня вновь вздохнул. — Со времен княгини Ольги не любят.

— Дядя, это правда, что моего брата Ярополка закололи мечами Ульфир и Остен? — вдруг спросил Владимир чуть дрогнувшим голосом. — Правда, что это ты приказал им убить Ярополка?

У Добрыни не дрогнул на лице ни один мускул, когда он встретился взглядом с племянником. Он спокойно ответил:

— Да, Ярополка закололи Ульфир и Остен, но приказывал им не я, а Стюрбьерн Старки. Он же выбрал этих двоих воинов, когда я повелел ему прикончить Ярополка. Почему ты спрашиваешь об этом, племяш?

— Ульфир и Остен недавно при мне хвастались, как они с двух сторон подняли Ярополка на мечи, — хмуро промолвил Владимир, откинувшись на спинку стула. — Мне показалось, дядя, что эти двое не просто похвалялись тогда. Они намекали мне, что и со мной может случиться то же самое, если я буду недостаточно щедр с ними.

За столом повисла тяжелая пауза.

Добрыня почувствовал, что Владимир не просто недолюбливает варягов, он не доверяет им. Добрыня и себя часто ловил на мысли, что и в нем самом нет полного доверия к варягам. В голове у Добрыни вдруг шевельнулась беспокойная мысль, что варяжская дружина, приведенная ими из Скандинавии, — это, по сути дела, прирученный хищный зверь, свирепый и безжалостный, если его разозлить. Покуда варяги во всем повинуются Добрыне и Владимиру, но надолго ли это?

Варяги стоят на страже у теремных ворот и дверей, при желании они могут запросто убить Добрыню и Владимира. В конце концов, у варягов есть свой собственный конунг Стюрбьерн Старки, который, как и легендарный Рюрик, происходит из княжеского рода. Что, если Стюрбьерну Старки захочется самому вокняжиться в Киеве?

* * *

В этом же солнечном мае в Киев прибыл посол из Царьграда. Собираясь встретить посла в тронном зале, Владимир заметно волновался. Два года из Царьграда не было никаких известий, хотя там знают о смерти Ярополка и о вокняжении в Киеве Владимира, сына рабыни. Обо всем происходящем на Руси византийские власти узнают от своих купцов, которые каждое лето приезжают в Киев с товарами. Византию и Русь связывают давние торговые отношения, а также союзный договор, заключенный Святославом Игоревичем с ромейским василевсом Иоанном Цимисхием. После смерти Цимисхия этот договор о взаимопомощи был подтвержден Ярополком, который ради этого встречался с ромейскими послами, приезжавшими в Киев, как раз накануне его распри с Владимиром.

Столь долгое молчание византийских властей очень беспокоило Владимира, который воспринимал это как явное нежелание гордых ромеев иметь дело с побочным сыном Святослава Игоревича. И вот наконец-то из Царьграда приехал посол!

Ромейского посла звали Калокиром, на вид ему было лет пятьдесят. Это был статный и высокий муж с румяным жизнерадостным лицом, на котором ярко блестели голубовато-серые большие глаза, в которых сквозил недюжинный ум. Волосы у посла были густые и светлые, небольшая кудрявая бородка придавала ему мужественность. Одет посол был в длинную тунику-далматику из плотного узорчатого шелка, поверх которой был наброшен фиолетовый плащ. На ногах у него были короткие красные сапоги. У далматика рукава были значительно шире, чем у нижней туники из белого льна, поэтому из-под рукавов далматика виднелся край рукавов нижней туники. На груди у посла переливалось ожерелье из драгоценных камней в золотой оправе.