Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Монсенжан признавался, что Рихтер не обращал никакого внимания на то, что перед ним стоит камера. Он просто говорил то, что считал нужным. Фильм монтировался уже после того, как Рихтера не стало. «Дорлиак хотела представить его святым и просила убрать скандальные моменты. Я ничего убирать не стал. Потому что он не был святым. Он был невинным».

В фильме есть его слова про семью: «Когда мама перевезла Кондратьева, я думаю, что папа все понял».

Почему Слава вообще согласился сняться в этом фильме?

Думаю, тут было страшное давление Нины, ей же деньги заплатили. Славе деньги не давали, считалось, что он ничего не понимает в жизни.

Когда Слава не разрешил снимать его за роялем, Нина хотела снять его скрытой камерой. Но этого не допустили Наташа Гутман и Элисо Версаладзе.

А родители этого француза были богатые люди, они пригласили Светика с Ниной в свой дом на побережье Средиземного моря. Там красиво, конечно, но…

У меня есть маленькая фотография, на которой снята маленькая избушка в Тарусе, где Рихтер жил. Он обожал ее и говорил, что ничего лучшего на свете не существует.

* * *

На столике возле кровати Веры Ивановны действительно лежала фотокарточка, на которой был снят небольшой двухэтажный дом, окруженный зарослями рябины.

Но меня больше потрясла не скромность дома. А то, что его изображение находилось возле кровати Веры Ивановны. Словно она часто смотрит на эту фотографию.

А может, так оно и было…

Сам Рихтер обожал этот дом, главными достоинствами которого он называл отсутствие воды и электричества. Нравилось ему и то, что добраться до него можно было, только пройдя несколько километров пешком через лес.

Во время нашей следующей встречи на столе у Веры Ивановны я заметил старую школьную тетрадь, на обложке которой перьевой ручкой было написано: «Для Славы (экземпляр № 1)».

Прохорова, заметив, что я пытаюсь рассмотреть тетрадь, передала ее мне.

* * *

Мы в прошлый раз говорили о домике в Тарусе. Так вот, его строительством занимался Володя Мороз, бывший муж Наташи Гутман. Но вся эта затея закончилась большим скандалом.

Вообще, Мороз был историком музыки.

Володя был большой друг Славы. Очень красивый человек. В него была влюблена Нина Дорлиак, но у самого Мороза был роман с Наташей Гутман. Наташа и стала его женой. На этом браке настоял сам Мороз.

Прожили они, правда, недолго. Но даже этого короткого брака хватило, чтобы Нина Львовна невзлюбила Наташу и наложила запрет на общение с ней. Светик 18 лет не мог ее видеть. Все приходилось делать втайне.

Наташу Гутман Нина простила, лишь когда Светик уже не мог выступать один. А ведь зарабатывал только он…

А отношения с Морозом закончились страшным скандалом.

И победил в нем Митюля.

Володя считал себя учеником Роберта Фалька. И сам Роберт Рафаилович прислушивался к его мнению. Но Мороз был спекулянтом, он вообще авантюрист по характеру. А Светик пытался ему помогать.

И Митюля, видя, что Морозу уделяется много внимания, решил от него избавиться.

Я говорила уже, что Митюля поколачивал Нину, он же пил сильно и под конец потерял все свои человеческие качества. Как-то в очередной раз побил Нину, и она сказала: «Больше не могу, вызывайте милицию».

И Мороз вызвал.

А Нина ведь еще истеричкой была. Она тут же уложила Митюлю в постель, обложила грелками. И когда пришел милиционер, то Мороз еще и оказался виноват.

Кстати, с Владимиром Морозом у Нины Львовны был единственный в жизни роман. Светик знал об этом, но относился совершенно спокойно.

У меня с Володькой были хорошие отношения. Он меня называл так — «Сказительница».

Но я ничего не придумываю. Вы можете сами посмотреть эту тетрадь. В ней Мороз написал все, что случилось из-за строительства дома в Тарусе…

* * *

Я с трепетом раскрыл уже ветхую от времени рукопись. Некоторые слова, выведенные черными чернилами, можно было прочесть с трудом — они расплылись на бумаге, возможно, из-за слез того, кто читал тетрадь тогда, пятьдесят лет назад, когда это было написано, или позднее, перечитывая.

Я тоже почувствовал мурашки на коже: видно было, что все написанное — пережитая правда.

С позволения Веры Ивановны я дословно, сохраняя орфографию автора, приведу здесь содержание тетради, из которой многое становится ясным. Эти записи, как мне показалось, являются своеобразной иллюстрацией всей совместной жизни Святослава Рихтера, Нины Дорлиак и тех, кто заступал на территорию этой странной пары.

И объяснением того, почему все в итоге сложилось именно так, а не иначе…

«Написанное в этой тетради может быть зачеркнуто только сообща троими людьми. Для этого им нужно вместе поднять бокалы и торжественно сказать друг другу что впредь их отношения будут определяться только любовью.

Я буду ждать приглашения на эту встречу до 27 апреля и если оно не последует буду считать что ОТСТАВКА МОЯ ПРИНЯТА.

ДЛЯ СЛАВЫ (экземпляр № 1)

на первой странице (а далее по порядку):

Нине Львовне Дорлиак

Святославу Теофиловичу Рихтеру

Евгении Михайловне Лелиной (в прошлом актриса, в молодости была в близкой дружбе с семьей Дорлиак. — Ред.)

Сильвии Федоровне (Нейгауз. — Ред.)

6 января 1962 г.

Я отрываю Вас от своих дел и прошу Вас простить меня за это.

Это объяснение — предисловие к передаче дел, связывавших меня со Славой, тому, кто захочет добровольно испытать испытанное мною. Кто это будет — я не знаю. И потому обращаюсь ко всем Вам во-первых: с объяснением, во-вторых: с информацией о положении дел, которые мне выпало вести, в-третьих: с передачей разных документов (квитанций, договоров и прочее).

Прошу читать до конца даже тогда когда будет казаться невозможным.

Я был чуть ли не единственным человеком из окружения Рихтера с которым у него были, главным образом, деловые отношения. Они были связаны с искусством или, во всяком случае, требовали творческого подхода. В них было мало праздности. Оттого я зову их — деловыми.

С деловых отношений началась наша дружба. Это — выставка Фалька.

Потом было многое: „воспоминания о Прокофьеве“, стройка, посещение мастерских художников и проч. Были всякие мелочи доставлявшие Славе радость: устройство маскарада, кинохроника и пр. Но, всего могло быть больше и все могло быть лучше.

Кончились, как мне кажется, наши деловые отношения — выставкой Краснопевцева.

Почти с самого начала и до 4 января 1962 года Ниной Львовной осуждалось любое совместное начинание. Если Нине Львовне не удавалось его сорвать в начале, тогда по ходу его делалось так что оно теряло свой свет и обрастало пререканиями, обвинениями и прочим: слепым и мелочным.