Любовь и тьма - Исабель Альенде

— Жаль, что у Неруды нет оды о требухе,[36]— заметил Франсиско.

— Зато есть о соусе из морского угря. Хотите послушать? — радостно вызвался отец. Но под громкие возгласы неодобрения был вынужден умолкнуть.

Подобные насмешки у профессора Леаля обиды уже не вызывали. Его сыновья выросли под декламацию и чтение вслух классической литературы, но только младший разделял его экзальтированную страсть. У Франсиско был не такой буйный, как у отца, темперамент: он предпочитал воспитывать свои вкусы упорядоченным чтением и втайне писал стихи. Отцу же он уступал право открытой декламации, когда душе угодно. Однако старшие сыновья и внуки уже не могли это выносить. Только Хильда иногда вечером, в минуту особой душевной близости, просила почитать стихи. Тогда, отложив в сторону вязание, она внимательно вслушивалась в слова с тем же выражением восхищения, что и при первой их встрече, невольно ведя в уме счет длинной веренице лет, прожитых в любви с этим мужчиной. Когда в Испании вспыхнула гражданская война, они были молоды и влюблены друг в друга Несмотря на то что профессор Леаль считал войну явлением отрицательным, он ушел на фронт воевать на стороне республиканцев. Безропотно и бесповоротно закрыв дверь своего жилища, его жена с узлом одежды следовала за ним из деревни в деревню. Им хотелось, чтобы победа, поражение или смерть застали их вместе. Двумя годами позже, осенью, в наспех сооруженном укрытии среди развалин монастырской обители она родила своего старшего сына Только три недели спустя отец смог взять на руки младенца. Под Рождество, в декабре этого же года, в убежище, где укрывалась Хильда с ребенком, попала бомба Незадолго до взрыва, услышав грохот, она успела положить ребенка в подол и, сложившись над ним, как перочинный ножик, закрыла его своим телом: потолок затрещал, и она оказалась под обрушившимися обломками, — но ребенок был спасен. Когда их извлекли из-под груды обломков, на ребенке не было ни царапины, а у матери же был проломлен череп и сломана рука На некоторое время муж потерял ее из виду, но вскоре, после долгих поисков, нашел в одном из полевых госпиталей, где она лежала с младенцем у груди, но в крайне истощенном состоянии, с полностью утраченной памятью: без имени, без прошлого, без будущего. Когда война закончилась, профессор Леаль решил уехать во Францию, но взять больную жену из приюта, где она выздоравливала, ему не позволили. Тогда ночью он вынужден был ее выкрасть. Положив жену с ребенком — ей с трудом удавалось держать его здоровой рукой — на сколоченную из толстых досок четырехколесную повозку, он привязал их покрывалом к настилу и поволок по этим похожим на кошмарный сон дорогам, ведущим в изгнание. Когда пересекали границу, жена его еще не узнавала она что-то напевала младенцу — и это был единственный признак пробудившегося сознания. Без денег и друзей, прихрамывая из-за пулевого ранения в бедро, он упрямо шел вперед; даже хромота не могла замедлить его шаг, ибо речь шла о спасении его близких Единственным предметом его личной собственности была старая, доставшаяся в наследство от отца, логарифмическая линейка, которая служила ему при строительстве зданий и разметке окопов на поле боя. По ту сторону границы нескончаемый поток побежденных поджидала французская полиция. Мужчин отделили от женщин, арестовали и увели.

Как безумный, бился профессор Леаль, пытаясь объяснить свое положение, но тщетно: ударами прикладов его загнали вместе с другими беженцами в некое подобие концентрационного лагеря.

На дороге на повозку наткнулся какой-то французский почтальон. Услышав плач ребенка, он с опаской подошел и, сняв одеяло, увидел молодую, с перевязанной головой женщину, — одна рука ее была в бинтах, другой она держала плачущего от холода младенца Он отвез их к себе домой и вместе с женой заботился о них как мог. С помощью организации английских квакеров,[37]занимающейся благотворительностью и защитой эмигрантов, почтальону удалось определить Леаля на отгороженный колючей проволокой участок морского берега, где мужчины целыми днями, за неимением другого занятия, обозревали морской горизонт, а ночью спали, зарывшись в песок, в ожидании лучших времен. От тоски Леаль чуть было не сошел с ума, думая о Хильде и сыне, поэтому, когда почтальон сказал ему, что они в безопасности, впервые за свою жизнь он опустил голову и расплакался. Не зная, как утешить его, француз стоял рядом и, посматривая на море, ждал. Прощаясь, он заметил, что Леаль дрожит, и тогда сняв с себя пальто, он, покраснев, отдал его Леалю, — так было положено начало дружбе, продлившейся полвека Он помог ему достать паспорт, сделать его статус легальным и покинуть лагерь беженцев. Жена почтальона окружила Хильду всяческими заботами. Она была женщиной практичной и боролась с потерей памяти придуманным ею самой способом. Не зная испанского языка она использовала словарь, называя одни за другими предметы и понятия. Просиживая часами с Хильдой, она терпеливо штудировала словарь от А до Я, повторяя каждое слово до тех пор, пока в глазах больной не вспыхивал огонек понимания. Понемногу Хильда восстановила утраченную память. Первое лицо, выплывшее из тумана забвения, было лицо ее мужа, затем она вспомнила имя своего сына, наконец, бурным потоком хлынули события прошлого, такие понятия, как красота, достоинство, любовь, смех Быть может, в этот миг она решила перебрать свои воспоминания и отделаться на новом этапе жизни от всего ненужного; она интуитивно чувствовала, что придется бросить все силы на обустройство своей эмигрантской доли. Лучше раз и навсегда, подумала она, освободиться от терзающей душу ностальгии по родине, по оставшимся там родственникам и друзьям; больше она об этом не говорила. Казалось, она забыла об их каменном доме, а в последующие годы и муж перестал об этом упоминать: бесполезно! Складывалось впечатление, что ей удалось полностью вытеснить из памяти воспоминание о родном гнезде, как и о многом другом. Наоборот, она, как никогда, трезво воспринимала настоящее и планировала будущее, строя свою новую жизнь уверенно и вдохновенно.

В тот день, когда Леали отплывали на другую сторону земли, в порт их пришли проводить одетые по-воскресному почтальон и его жена Когда корабль вышел в открытое море, их крохотные, едва различимые фигурки мелькнули перед взором Леалей в последний раз. Пока европейские берега еще были видны с корабля, пассажиры, сгрудившись на корме, срывающимися от слез голосами пели республиканские песни. Не пела лишь Хильда завернув в подол ребенка, она упрямо стояла на носу и смотрела вдаль, словно пытаясь увидеть будущее.

Пройдя дорогами изгнания, Леали приспосабливались к бедности, искали работу, заводили друзей и, преодолев первоначальный паралич, свойственный тем, кто утрачивает свои корни, смогли обустроиться на другой стороне земли. Замешанная на страдании и нужде, возникла новая крепость. Они выстояли перед трудностями благодаря выдержавшей все испытания любви, какой не было ни у кого другого. Сорок лет спустя они все еще переписывались с французским почтальоном и его женой, поскольку у всех четверых были благородные сердца и ясный ум.