Коллекционер жизней. Джорджо Вазари и изобретение искусства - Ной Чарни

Джоттовское «О» с литературной точки зрения особенно важно. В этой истории мы видим торжество ingegno, остроумия, над практическими навыками. Сама мысль нарисовать идеальный круг демонстрирует мастерство художника лучше, чем любой рисунок, хотя рисунок — это тоже шедевр. Круг становится испытанием и для ingegno папы римского: сможет ли он оценить его.

Придворный стал сомневаться, но Джотто, который был столь же упрям, сколь и обходителен, стоял на своем:

Историк искусства Эндрю Лэдис говорил, что джоттовское «О» — «шутка столь изящная, что ей не требовались слова, столь хитроумная, что жертва так и осталась в неведении, столь совершенная, что наградой читателю служит понимание собственной утонченности»[96]. Вазари явно наслаждается тем, как остроумный круг Джотто перекликается с понятием «круглый болван».

Идея, что искусство Джотто «доступно» только мудрым и искушенным, существовала и до Вазари. Петрарка говорил, что одна из джоттовских мадонн внушает трепет понимающим зрителям, но проходит мимо невежественных[97]. Подобное отношение к искусству Джотто и вообще к искусству существует по сей день: оно воспринимается как нечто элитарное и в полной мере доступное только осведомленной публике. Сегодня обычные люди подчас боятся, что «не поймут» искусство, и заранее предпочитают не связываться с ним. Однако те, кто решил потратить время и все-таки изучить его, начинают его «понимать» до определенной степени. Это только укрепляет убежденность, что искусство не для всех, но, возможно, миру искусства доставляет определенное удовольствие отсеивать публику. Как показывает нам история Джотто, эксклюзивность ценили еще в 1300 году, и о ней не забыли по сей день.

Живший в XIV веке комментатор «Божественной комедии» Данте Бенвенуто да Имола сообщает, что тот однажды спросил у Джотто: как так вышло, что люди на его картинах столь прекрасны, а его дети столь некрасивы? Живописец ответил на латыни: «Quia pingo de die, sed fingo de nocte» («Потому что рисую я днем, а „леплю“ ночью»)[98]. Это хорошая шутка. Вазари тоже любил игру слов. Многочисленные значения слова tondo так идеально сочетаются в истории с джоттовским «О», что она начинает казаться подозрительной. Слишком остроумно, чтобы быть правдой. Ученые отмечают, что этот анекдот, как и многие другие, рассказанные Вазари, напоминают байки novellieri. Так называли писателей Раннего Возрождения, авторов бойких, дерзких, юмористических и хитроумных поучительных историй, например Боккаччо (Вазари был, очевидно, знаком с его новеллами. Джотто называл Бокаччо «не менее великим, чем Апеллес в свою эпоху»). К их числу относился и Чосер, посетивший Италию и почерпнувший вдохновение у итальянских писателей[99]. Древнеримские авторы вроде Плиния Старшего считали Апеллеса, придворного живописца Александра Македонского, величайшим художником Древней Греции. То, как Плиний пишет об Апеллесе, дало Вазари образец, как можно писать о великих современниках. Для «Жизнеописания Джотто» Вазари взял у Плиния один из известных анекдотов о двух греческих живописцах Паррасии и Зевксиде.

Вот еще одна из историй, в правдивость которой трудно поверить. Скорее, это общее место, стандартный сюжет, используемый многими авторами от Античности до сегодняшних дней, чтобы продемонстрировать иллюзионистскую силу искусства великих. О многом говорит то, что история эта появляется только в издании «Жизнеописаний» 1568 года, а также и то, что она выбивается из хронологического порядка и расположена в конце главы про Джотто. Как будто подводит итог величию художника (за счет его учителя Чимабуэ, с его средневековой, византийской манерой, которую Вазари презирал и считал старомодной).

Изначальный анекдот происходит из «Естественной истории» Плиния Старшего и рассказывает о соревновании двух знаменитых живописцов Древней Греции:

Современники Вазари распознавали все эти отсылки. Просвещенные читатели «Жизнеописаний» читали Плиния, а полуобразованные художники слышали историю о Зевксиде и винограде.