Любовь властелина - Альберт Коэн

— Ах ты гаденыш, — тихо прошипел он, и рот его искривился от ненависти, — что ж ты меня не предупредил? Я один должен все делать, за всем следить? А если патрон простудится, тебе наплевать, да?

И, снова очаровательно улыбнувшись Ариадне, он мощно наступил Октаву на мозоль. Тот не проронил ни звука, только отодвинул стул и продолжал неспешно мастерить бумажных журавликов, размером поменьше — по справедливости, — чем у его начальника. Ариадна встала и попросила Солнье передать ее мужу, что она подождет его внизу, в большом холле. Величественный, как жрец, швейцар поклонился с выражением бесконечного понимания, сел и вытер пот со лба — как-никак, устал. Он достал из кармана расческу и провел по стриженным под ежик волосам, подставив листок бумаги на случай, если посыплется перхоть или выпавшие волоски. Когда их количество показалось ему удовлетворительным, он полюбовался на листок и подул на него. Затем, охваченный безумной жаждой деятельности, он вставил карандаш в точильную машинку Брюнсвик усовершенствованной модели, крутить которую вменялось в обязанность Октаву. Время от времени начальник останавливал своего раба и проверял, насколько остер грифель. Наконец, довольный результатом, он поднял руку и с наполеоновским величием произнес «стоп», потом положил очинённый карандаш на стол.

— Триста пятьдесят, — объявил он, поскольку вел счет карандашам, очинённым за время его службы в Секретариате Лиги Наций.

Дверь в кабинет открылась, Адриан посмел отказаться выходить первым, но потом посмел подчиниться. Под взглядами швейцаров (их бумажные журавлики как по волшебству исчезли) два чиновника прогуливались по холлу, старший что-то говорил, младший слушал, подняв обожающее лицо к Солалю, который неожиданно взял его под руку. Целомудренный и робкий, потрясенный до глубины души близостью величия и лавиной обрушившейся на него доброты, сбитый с толку, Адриан Дэм неслышно шел рядом с начальником, шел и боялся сбиться с шага, не суметь подстроиться к поступи повелителя. Расчувствовавшийся, смущенный, улыбающийся, затаивший дыхание, потерявший голову от прикосновения царственных пальцев, слегка сжимающих его руку, слишком взволнованный, чтобы в должной мере оценить всю сладостность такого контакта, он шел скользящим, воспитанным шагом, всей раскрытой душой слушая собеседника, но ничего не понимая. Женственно-кокетливый, трепещущий и невесомый, робкий и одухотворенный, как испуганная нимфа или новобрачная, увлекаемая к алтарю, он шел под руку с начальником, и на губах его играла улыбка молоденькой соблазнительницы. Близок, как близок он был с начальником, теперь у них настоящие дружеские отношения! О, счастье пожатия его руки! Это был самый прекрасный момент в его жизни.

IX

Когда Адриан остался один, к нему немедленно подступил Солнье, который сладчайшим голосом передал ему послание от Мадам. Все еще улыбаясь от нежности к высокому начальству, молодой чиновник, как во сне, спустился вниз. В холле, по — прежнему улыбаясь призраку былого счастья, он прошел мимо жены, не видя ее. Она тронула его за рукав, он обернулся.

— А, — сказал он.

Он взял ее за руку, сделав над собой усилие, чтобы не закричать от невероятной радости. Глядя с необычной любовью на двух припозднившихся дипломатов, которые о чем-то беседовали — ведь и он, и он делал сейчас это, да как! — он повел ее к лифту, забыл пропустить первой в двери, нажал кнопку, закрыл глаза.

— А, — опять сказал он.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Меня повысили в ранг «А», — объяснил он сдавленным голосом, — Нет, не здесь, не в лифте. В моем кабинете, с глазу на глаз.

— Ну вот, значит, — начал он, усевшись в кресло и затянувшись трубочкой, чтобы справиться с волнением. — Вот, значит, это просто какая — то сказка. Нет, надо, чтобы я тебе все рассказал с самого начала.

Он окутал себя облаком дыма. Так, не раскисать, держаться суровым победителем. Не смотреть на нее, а то восхищение, которое он прочтет в ее глазах, может вызвать взрыв рыданий — они и так подступают к горлу.

— Короче, я вхожу, кабинет, конечно, супершикарный. Старинные гобелены и так далее. И он такой импозантный за своим письменным столом, с каменным лицом и пронзительным взглядом, и вдруг улыбается. Уверяю тебя, я встал как громом пораженный, у него безумное обаяние. Ох, чувствую, я за такого человека в огонь и в воду готов! Короче, улыбнулся и замолчал, и молчание длилось минуты две. Признаюсь, тут мне стало не по себе, но я же не мог заговорить, пока он о чем-то размышлял, короче, я жду. И потом случилась совсем необыкновенная вещь. Представь себе, он в упор спрашивает меня, не хочу ли я ему что-нибудь сказать. Я удивился и говорю, мол, нет, конечно. И он мне отвечает, что он так и думал. По правде говоря, я не понял, что он имел в виду, да это и не важно. Но тут я, не будь дурак, вдруг с поразительным присутствием духа (ты должна это признать), хватаю судьбу за хвост и говорю, что в принципе мне есть, что ему сказать, — то, что я рад представившемуся мне случаю выразить ему, какую радость доставляет мне служить под его началом — хотя бы даже и не непосредственно, еще добавил я очень тонко, ты понимаешь, здесь намек на то, чтобы попасть в его отдел. Короче, мы начинаем болтать. О том, о сем, о международной политике, о последней речи Бриана, мне каждый раз удается вставить словечко, в общем, беседуем. И беседуем в его роскошном кабинете, перед старинными гобеленами, совершенно на равных, такая светская беседа своего рода. Ну и вот, послушай, это еще не все, дальше еще лучше. Представь себе, что внезапно он берет лист бумаги и на нем что-то пишет, я в это время смотрю в окно, чтобы не показаться нескромным. И вот он дает мне этот листок. А адресована-то бумага в административную секцию! И знаешь, что там было написано? Ну ладно, скажу. Приказ о моем повышении! — Он глубоко вздохнул, закрыл глаза, потом открыл, вновь закурил трубку, чтоб подавить подступающий всхлип, несколько раз затянулся, чтобы сохранить мужественный вид и справиться с волнением, сводившим губы. — Короче, решением Генерального секретаря, господин Адриан назначается в ранг «А» начиная с первого июня. Вот так! Он берет у меня назад этот листок, подписывает и кладет в ящик с внутренней корреспонденцией. Он даже не спросил насчет меня сэра Джона! Короче, выбор напрямую, исключительный случай. Ну что ты на это скажешь?

— Это замечательно.

— Да я уж понимаю, что замечательно. Представляешь, в один миг попасть в ранг «А»! И заметь, я ведь ни о чем его не просил! Можешь себе представить, это такой человек, который способен составить о другом мнение за несколько минут, потому что сегодня после обеда мы и говорили-то минуты три-четыре, не больше, и что же, ему хватило, он понял, с кем имеет дело, и сделал соответствующие выводы! Вот это тонкий психолог, а? И какой благородный характер! Ты знаешь, многие у нас здесь антисемиты — должен сказать, не могу этого понять, я этого начисто лишен! Нация, явившая миру Бергсонов, Фрейдов, Эйнштейнов! — Затяжка, сопровождающаяся посасыванием трубочки. — Да-да, он увидел, с кем имеет дело! Ну что, меня можно поздравить?

— Да, конечно, поздравляю тебя с этим назначением. Таким заслуженным, — добавила она после паузы.