Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

— Но ты сохранила эти письма?

— Ну, я не собираюсь предъявлять их в суде, если ты об этом.

Молли стояла, медленно вытирая стаканы розово-лиловым полосатым полотенцем и рассматривая их на свету, прежде чем поставить на место.

— Что же, я так устала от всего этого, что не думаю, что когда-нибудь еще захочу во все это погрузиться снова.

— Но, Молли, мы же не можем так поступить, правда? В течение многих и многих лет мы были коммунистами или почти коммунистами, или чем-то в этом роде. Мы не можем вдруг сказать: «Ой, ну ладно, как-то мне все это надоело».

— Как это ни смешно, но мне это действительно надоело. Да, я знаю, это странно. Два или три года назад я чувствовала себя виноватой, если не отдавала всякую свободную минуту тому, чтобы что-нибудь организовать. А теперь я просто хожу на работу, остальное время ленюсь и делаю что хочу, и вовсе не чувствую себя виноватой. Мне все это стало безразлично, Анна. Просто безразлично.

— Это не вопрос вины. Это вопрос понимания того, что за всем этим стоит. — Молли не ответила, поэтому Анна быстро продолжила: — Хочешь послушать про Колонию?

Колонией они называли группу американцев, по политическим причинам живших не у себя на родине, а в Лондоне.

— Господи, нет. Они мне тоже страшно надоели. Нет, я хочу послушать только про Нельсона, вот он мне нравится.

— Он пишет американский шедевр. Он ушел от жены. Потому что она была слишком нервной. Нашел себе девушку. Очень хорошую. Пришел к выводу, что она слишком нервная. Вернулся к жене. Пришел к выводу, что она слишком нервная. Ушел от нее. Нашел другую девушку, которая пока еще не стала слишком нервной.

— А остальные?

— Так или иначе, все так же, так же, так же.

— Ну, тогда давай это пропустим. Я общалась с американской колонией в Риме. Ужасно они жалкие и несчастные.

— Да. Кто еще?

— Твой друг мистер Матлонг. Помнишь, африканец?

— Конечно помню. Ну, сейчас он сидит в тюрьме, поэтому я полагаю, что примерно в это же время в будущем году он уже будет премьер-министром.

Молли засмеялась.

— А еще твой друг Де Сильва.

— Он был моим другом, — сказала Молли, снова засмеявшись и сопротивляясь зазвучавшим в голосе Анны критическим ноткам.

— Так вот тебе голые факты. Он вернулся на Цейлон, а, если ты помнишь, его жена не хотела туда ехать. Он написал мне, потому что писал тебе, но ответа не получил. Он сообщает в своем письме, что Цейлон восхитителен и исполнен поэзии и что его жена ждет второго ребенка.

— Но она не хотела еще одного ребенка.

Неожиданно они обе, и Молли, и Анна, рассмеялись; неожиданно между ними наступило полное согласие.

— Потом он еще написал, что скучает по Лондону с его свободой культуры во всех ее проявлениях.

— Тогда, я полагаю, можно ожидать его появления в любой момент.

— Он уже вернулся. Пару месяцев назад. Судя по всему, он бросил жену. Она для него слишком хороша, говорит он, и льет крокодиловы слезы, но не слишком крупные, потому что она в конечном итоге оказалась запертой на Цейлоне с двумя детьми и без денег, так что он в полной безопасности.

— Ты с ним виделась?

— Да. — И Анна поняла, что не может рассказать Молли о том, что между ними произошло. Да и зачем это надо? Тогда они неизбежно, а Анна себе поклялась, что этого не будет, проведут остаток дня, обмениваясь сухими горькими комментариями, к чему они были так склонны, когда общались друг с другом.

— А как ты сама, Анна?

Вот теперь, впервые, Молли задала вопрос так, что Анна поняла, что может искренне ответить, и она тут же сказала:

— Майкл заходил ко мне повидаться. Около месяца назад.

Она прожила с Майклом пять лет. Их отношения закончились три года назад, и не по ее воле.

— И как прошла ваша встреча?

— Знаешь, в каком-то смысле так, будто ничего и не случилось.

— Это понятно, вы же так хорошо друг друга знаете.

— Он так себя вел… как бы это сказать? Он, знаешь ли, обращался со мной как со старым добрым другом. Отвез меня в одно местечко, где я давно хотела побывать. Рассказывал об одном из своих коллег. Он сказал: «Помнишь Дика?» Странно, тебе не кажется, что он не мог вспомнить, знаю ли я Дика, мы же так много с ним общались в те времена. «Дик получил работу в Гане, — сказал Майкл. — Он взял с собой жену. Его любовница тоже хотела с ним ехать. С этими любовницами вечно такие сложности», — добавил Майкл, а потом рассмеялся. И знаешь ли, так мягко, искренне, от души. Вот что причинило мне боль. Потом бедняга смутился, вспомнив, что я была его любовницей, и он весь покраснел и сидел с виноватым видом.

Молли ничего не сказала. Она пристально смотрела на Анну.

— Вот, думаю, и все.

— Просто стадо свиней, вот кто они такие, — сказала Молли беззаботно, намеренно задавая такой тон, который мог Анну развеселить и рассмешить.

— Молли? — В голосе Анны звучали боль и мольба.

— Что? Не станем же мы снова все это обсуждать, правда? Ни к чему это.

— Видишь ли, я об этом думала. Знаешь, возможно, мы допустили ошибку.

— Неужели? Всего одну?

Но Анна не стала смеяться.

— Нет. Я говорю серьезно. Мы обе свято верим в ту идею, что мы сильные и крепкие женщины, — нет, послушай меня, я говорю серьезно. Я имею в виду: вот, рушится брак, ну, и мы говорим, что ж, наш брак оказался неудачным, очень жаль. Нас бросает мужчина, — очень жаль, говорим мы, но это неважно. Мы растим своих детей одни, без мужчин, — ну и что, говорим мы, мы справимся. Многие годы мы состоим в коммунистической партии, а потом мы говорим: так-так-так, мы допустили ошибку, очень жаль.

— Что ты пытаешься мне сказать? — спросила Молли, очень осторожно и очень отстраненно.

— Не допускаешь ли ты маленькую вероятность, просто маленькую вероятность того, что с нами могут произойти вещи настолько плохие, что мы уже никогда не сможем оправиться? Ведь когда я позволяю себе смотреть правде в глаза, я понимаю, что я так по-настоящему и не оправилась после истории с Майклом. Я свое получила. О, да, я знаю, что мне полагается говорить: так-так, он меня бросил… ну и что такое пять лет, в конце-то концов, надо двигаться вперед, к чему-то новому.

— Но так и должно быть: вперед, к чему-то новому.

— Почему такие, как мы, никогда не признают своего поражения? Никогда. Может быть, для нас самих было бы лучше, если бы мы это делали. И это касается не только любви и мужчин. Почему мы не можем сказать что-нибудь типа: мы — такие люди, которые в силу стечения обстоятельств попали в поток истории определенным образом, вследствие чего мы оказались мощно вовлеченными, — но только в нашем воображении, вот в чем все дело, — в некую великую мечту, однако теперь мы должны признать, что великая мечта увяла, а истина заключается кое в чем другом, а именно — от нас никогда и никакого толку не будет. В конце концов, Молли, это ведь не очень большая потеря, если несколько человек, несколько человек определенного типа, говорят, что с них хватит, с ними покончено. Почему бы и нет? Это граничит с высокомерием — не уметь делать такие признания.