Закон маузера - Валерий Большаков

— А бронерота?

— А рота здесь остаётся, на путях. Горючим запасётесь, запчастями, огнеприпасом. Сразу, как вернётесь, отправим эшелон на фронт. Или к вечеру. Как получится. 3-й полк ваш уже в Каменноугольном районе, под Горловкой стоит, в селе Государев Байрак. А мои корниловцы рядом совсем. Соседями будем!

Тут паровоз весело загудел. Прибываем!

Сойдя с поезда, Авинов был ошеломлён — его принял и закрутил в себе большой и шумный город с нарядными толпами на улицах, где сверкали витрины бесчисленных магазинов, звякали трамваи и сигналили друг другу проезжавшие машины.

— Ну, — бодро сказал Петерс, — тут наши дорожки расходятся, Кирилл Антонович. Мне надо доложиться своему начальству, а у вас — своё. Вырвусь, как только смогу, ибо голова, что у вас на плечах, не золотая даже, а бриллиантовая! Не смейтесь. Вашей папке цены нет, английская разведка за неё любые деньги посулит. Записи ваши главнее любого наступления и контрнаступления, даже самой победы или поражения, помните об этом… Виктор Павлович. Лучше будет, ежели я пока так обращаться стану, в полку-то вас Юрковским мнят.

— Вы правы, Евгений Борисович, — кивнул Кирилл. — Спасибо вам огромное.

— Да за что же? — заулыбался Петерс.

— За то, что поверили, поддержали, прикрывали…

Капитан весело рассмеялся.

— Не стоит благодарности! И берегите ваши бумаги пуще живота своего. Я серьёзно.

— Не боись, ваш-сок-родь, — пробасил Исаев. — Уж я прослежу!

Пожав руки обоим, Евгений Борисович потрусил к грузовику, битому «бенцу».

Из-под тента, прикрывавшего кузов, Петерсу уже махали рядовые второй роты, посланные встречать своего командира.

— Папочку-то не посеяли, ваше высокоблагородие? — спросил ординарец ворчливо.

— Никак нет! — улыбнулся Авинов. — Кстати, Кузьмич, я уже не «высоко-…».[52]

— Дык, ёлы-палы, дело-то наживное!

Тут и Кириллу посигналили.

— Ладно, Кузьмич. Пойду, доложусь.

— Эк вас угораздило с Фанасом этим, — проворчал Исаев. — Эк приложило-то… Уважаю.

— Лишь бы поверили, — вздохнул Кирилл.

Авинову подали целый кортеж — грузовой «балт», в котором он ехал вместе с Неженцевым, сопровождали два «Остина-Путиловца», спереди и сзади.

— Поехали! — сказал полковник, и Махмуд, сидевший за рулём, кивнул, важничая, и, очень гордый собой, вырулил с привокзальной площади.

А Кирилл поглядывал вокруг и наслаждался.

Когда он последний раз окунался в городскую круговерть? Бог весть…

Освобождённый Санкт-Петербург был мрачным и выморочным, большевистская Москва — грязной и запущенной.

Обе российские столицы утратили и державность, и блеск. А тут…

Ростов-на-Дону влёк к себе огнями, шальными деньгами, гулянками — всем тем, чего не сыщешь в суровое военное время.

Фронтовиков, прибывших на побывку, изголодавшихся по мирной жизни, так и тянуло в местные рестораны и театры, чтобы просто отдохнуть душой, хотя бы издали глянуть на красивых женщин — не изнасилованных «красными» гимназисток, пристреленных после «социализации», не грубых комиссарш, матерящихся испитыми голосами, а нежных, модно одетых, кокетливых или строгих барышень, щебечущих о своём, о девичьем.

В Ростов съехалось множество «буржуев и капиталистов, фабрикантов и заводчиков».

Рябушинский, Терещенко, Гужон, Лианозов, Нобель-младший и прочие «деловые» спешили выслужиться перед Белой армией, в победы которой год назад верили не особо, а потому не шибко-то помогали деньгами, в которых добровольцы терпели отчаянную нужду той зимой.

Нынче все они спешили облагодетельствовать «единую, великую и неделимую» Россию, истово выполняя заказы Белой армии и Белого флота.

На территориях, отвоёванных у немцев и большевиков, строились новые предприятия и поднимались старые, пережившие разруху и развал.

Новороссийская «Судосталь», екатеринодарские «Кубаноль» и «Саломас», николаевские «Наваль-Руссуд», «Ремсуд» и «Темвод» — работы разворачивались по всему Югу России.

А денежки, и немалые, стекались в Ростов-на-Дону…

…«Руссо-Балт» неторопливо катил по Таганрогскому проспекту, а Кирилл смотрел за окно, припоминая самый первый, годичной давности бой Белой армии, бой за Ростов.

…Тогда их было всего несколько тысяч добровольцев, не простивших большевикам предательства родины, не желавших склониться перед немчурой.

Одетые кто во что — в дырявые шинели, бушлаты, кожухи, пальто, часто безоружные, они были сильны духом и полны холодной решимости одолеть врага.

Той зимней ночью белогвардейцы покидали Ростов, отправляясь в Первый Кубанский поход, прозванный «Ледяным».

Никто из «первопоходников» не знал тогда, что их ждёт впереди.

По всему Югу рыскали полубандитские красные армии — того же фельдшера Сорокина или маниака Сиверса, огромные большевистские орды из солдат-дезертиров, «ревматов» — революционных матросов, китайцев[53] и прочего отребья грабили, убивали, мучили, насиловали всех подряд, оружных или мирных, не разбирая, где свой, а где чужой.

Мыслимо ли это было — одолеть народ, осатаневший от крови, от вседозволенности и безнаказанности?

А ведь одолевали-таки!

Оказалось-то, что весь народ по домам сидел, выжидая, кто кого, белые — красных или наоборот.

За теми и пойдут безропотно и согласно, за победителями в братоубийственной войне.

С «беляками» дрались большевики «с наганом в руке и с Лениным в башке», в одночасье ставшие новым правящим классом.

И только нынче комиссары мобилизуют в свою Красную армию рабочих и крестьян, нормальных парней, не испорченных марксистскими идейками, не развращённых классовой ненавистью.

Таких и убивать жаль.

С другой стороны, красноармейцы-новобранцы охотно сдаются в плен — и переходят на сторону белых.

— Видали? — спросил Неженцев, поглядывая на дорогу, на людей, на дома. — Будто и не война!

— Но и не мир, — вздохнул Кирилл. — Не устоялось ещё ничего. Красная конница нас и потеснить может да сюда нагрянуть…

— А от хрена с морквой, как выражается ваш ординарец!