Я люблю время - О'Санчес

– Это стадион имени Кирова.

– Да это я знаю, а вот эти мачты, типа? Что они такое?

– Прожектора, Света, система искусственного освещения. Четыре, как ты говоришь, мачты, вышки с прожекторами, чтобы все поле было равномерно освещено по ночному да вечернему времени и футболисты не утеряли казенный мяч…

– Если бы была зима… Ой, что я несу?…

– Неси, неси, Света, не останавливайся. Если бы была зима?…

– Да ну… Нет, фу глупости… Его можно было бы по льду перенести вон оттуда, со стадиона.

– Но сейчас лето.

– Я же говорю – совсем я сегодня дура дурой…

– О, нет, Светлана Сергеевна, – Велимир развернул во всю ширь самую обольстительную из своих улыбок, указательным пальцем левой руки целомудренно дотронулся до Светиного плеча, а правую руку приложил к сердцу, – ты умнейшая из нас троих! По льду можно перенести и перейти, а по воде переплыть. Я тоже верю экспертам-баллистам, а все же нечто, вроде внутреннего голоса, подсказывает мне, что не миновать нам осмотра западной оконечности Приморского Парка Победы имени Мироныча. Впрочем, что скажет шеф?

– Я, что ли шеф?

Света и Велимир переглянулись и почему-то рассмеялись.

– Ты.

– Ты, конечно. Тебе идет быть начальником…

– Ах, да, я под бризом и солнышком почти и забыл, что назначен властвовать над вами.

– Так властвуй же, а то здесь так смердит, сил нет никаких стоять.

– Мысль дельная, и Велимир прав: здесь нам делать нечего, все что смогли – мы оглазели, в смысле осмотрели. На сегодня работы и переживаний хватит, а завтра с утречка поедем туда, к стадиону. И еще… Чего, Вил?

– Так что, ты хочешь сказать, что мы сегодня вот так вот и расстанемся?

– Перебиваешь… Я как раз собирался сказать, что стресс, которому мы все сегодня – а Света в особенности – подверглись, требуется снять, и никто еще не выдумал для этого лучшего способа, чем хорошая закуска к умеренной выпивке. Это я вам говорю, как заслуженный бахусовед. Ты как, Света? Или тебе в семью пора, к плите?

– Нет. Нет. Мне никуда не пора. Мальчики… господа, не бросайте меня, мне страшно. Муж у меня в рейсе, никто меня не ждет. Пожалуйста, ну пожалуйста, можно я с вами?

Теперь мужчины переглянулись уже с улыбкой.

«Что значит – женское чутье: чувствует она, что ли, что морок на ней висит?…

И как его теперь снимать? Кто из нас себя этим обнаруживать будет, а?»

– Да мы будем просто счастливы пьянствовать, осененные такой безупречной красотой. Предлагаю переместиться в…

– «Денежки медовые»!

– Да ну, Света, только не туда, там всегда накурено, а мы с Филом некурящие.

– «Денежки»? Слышал, но не бывал… И не тянет, откровенно говоря.

– А я бывала. В «Денежках» прикольненько и относительно недорого. А еще мне такие чудеса рассказывали, не знаю врут, или правду говорят… Там несколько лет назад…

– Нет, я предлагаю в «Еруслан» на Петроградской, на Большом проспекте. Маленькое кафе без вывески, пару лет назад в нем повар сменился и блюда почему-то стали очень вкусные. И недорого. Судачок запеченный, мясо по-французски…

– «Еруслан», так «Еруслан». Для начала сойдет. Да, Света?…

– Я согласная. – Света прижала к груди согнутую в локте руку, хихикнула и махнула одной ладонью, уверенная, видимо, что эта ужимка добавит ей привлекательности и шарма. – Уй, что-то я так есть захотела! От переживаний. Ой, а как же быть? У меня же диета.

– Диета подождет более удобного случая.

– Диета! Диета – это кратковременная попытка жить долго, невкусно и по чужим рецептам. Тебе оно надо? Чур, теперь я за машину плачу, надеюсь, что при окончательном расчете бескорыстие и широта души мне зачтутся.

– Снова ты? Респект! Место столоначальника на глазах совершенствует твои личностные качества, я бы прямо сказал – шлифует! Обязательно зачтутся, и я похлопочу, чтобы даже с процентами, великодушнейший из паладинов фондового рынка… Тогда ты опять впереди, а мы со Светой – марьяжными пассажирами!

– Ты, вероятно, хотел сказать вальяжными?

– И вальяжными, и марьяжными.

Х'эх! В «Еруслан», да?… «Да, либо у Фили с конспирацией хорошо, либо у меня чересчур плохо, – подумал Велимир. – Либо наоборот». Он бывал пару раз в этой кафешке и, пожалуй, понимал привлекательность ее для деятелей, типа непростых, очень непростых, типа Филарета. Если смотреть из окон кафешки почти в перпендикулярную даль, самую чуточку скошенную, а до этого снести к чертовой матери все деревья, дома и иные строения, чтобы они взгляду не препятствовали, то обладающий определенными способностями чувак легко рассмотрит зарево, показывающее место, откуда бьют чудовищные – силы-не-силы, энергии-не-энергии – возможности, да возможности, которыми опять же, способен воспользоваться далеко не каждый… человек. Да, именно человек, ибо трудно жить и действовать в человеческом мире и в человеческом обличье, но не ощущать себя человеком. Трудно и глупо. И кафе стоит на одной из – магистралей-не-магистралей – да хоть трубопроводом ее назови, это не важно ничуть, – которая магистраль расходится от заветного места и несет на себе некий даровой заряд… вот этой самой фигни.

Еще точнее, прямо на этой магистрали, в десяти метрах рядом была другая забегаловка «Мамочкины салатцы», но ее уж нет на белом свете.

Водила попался опытный и знающий, он отмахнулся от советов Велимира, только уточнил пункт назначения и ровно через двенадцать минут окончательно нажал на тормоз.

– Сейчас… сдачу!

– Брось. Возьмите всю стоху, командир, празднуем ныне. – Шофер согласно кивнул головой, буркнул счастливое пожелание и через десять секунд только облачко смога напоминало, что здесь вот только что дребезжала старая черная «Волга»… Такой и сдачу отдал – не дрогнул бы, не матюгнулся бы в спину…

– «Празднуем нонче» – хорошо сказано, Фил, по-нашему, по-крестьянски. А на чай даешь – словно графских кровей насосался, величаво.

– Спасибо за похвалы. Но и ты, Велимир Леонидович, не из лапотных крестьян уезда Терпигорева: учтивая речь, княжеская осанка.

– Да я и вообще маркиз по жизни, типа…

Из подворотни, из кучи мусора возле ржавых ворот, вынырнул чумазый, оборванный домж и, прихрамывая, побежал, ухмыляясь нечесаной бородой, в их сторону – Светкин «маячок» его привлек – но вдруг вильнул, бумкнулся испуганно о крышку канализационного люка, ввинтился в узкую щель – только его и видели. Девушка, естественно, не заметила его, Филарет и Вил как бы тоже… Но Велимир готов был поклясться, что домж испугался, однако же не его, не Вила, не мог он его почуять, хотя… С другой стороны – Филарет-то вроде бы, как-то, где-то, чем-то – но принюхивается в его сторону, ощущает что-то. И это несмотря на усилия, с которыми Велимир позаботился о том, чтобы сверхъестественные возможности, живущие в нем, не перли наружу, не возмущали окружающее пространство, не привлекали любопытных, способных колдовать свое и ощущать чужое. Но, в таком разе, Филарет этот – больших способностей человечек. И то, что они очутились в кафе, стоящем на самой аномалии, (на Магистрали, на Ленте, как ее некоторые называют…), – это выбор Филарета, и выходит, что выбор действительно не случайный. Всякая нечистая мелочь сторонится такого рода мест, лихих и омутных, ибо ничего из ничего не берется и время от времени колдовская шантрапа вязнет в подобной магистрали, как муха на липучке, и пропадает уже навсегда, и аномалия становится чуточку мощнее, чтобы отдать частичку своей мощи тем, кто в силе, кто жаден и способен отколупнуть, отхлебнуть, вытянуть из Ленты, вместо того, чтобы поддаться ей, или даже из самого Клубочка на Елагином.