Чучело. Игра мотыльков. Последний парад - Владимир Карпович Железников

Мы с Димкой переглянулись.

«Ну, потому… — ответил Димка, — потому, что мы вчера сбежали с урока в кино».

«Вот бессовестные! — Тетя Клава покачала головой. — Вот негодники!»

Мы не стали ее слушать и выскочили из парикмахерской. Димка вдруг почему-то положил свою руку вот сюда.

Ленка показала Николаю Николаевичу, как Димка положил руку ей на плечо.

— Ну, как будто мы взрослые, парень и девушка. — Она улыбнулась и посмотрела на Николая Николаевича: — Вот когда тебе было двенадцать, ты обнимал девушку?

— Я?.. В двенадцать? — Николай Николаевич совершенно потерялся от этого вопроса.

Он хотел соврать Ленке, что, конечно, обнимал, но потом почувствовал, что покраснел, как мальчишка, — врать он совсем не умел, — и сознался, что не обнимал.

— Вот видишь, — победно сказала Ленка, — а Димка меня обнял. Днем. При всех. При солнце и при людях. Рука у него была горячая-горячая. Я так от этого обалдела, что рот у меня сам собой полез к ушам, и я забыла, что решила быть красавицей. Я была рада, что Димка меня обнял, только я жутко смутилась, ноги у меня не двигались, а я вся съежилась, чтобы стать поменьше.

А когда мы так вышли на нашу улицу, то Димкина сестра, зловредная Светка, увидела, что мы идем обнявшись, и как завопит:

«Жених и невеста! Тили-тили тесто! Жених и невеста! Тили-тили-тили тесто!»

«Вот дура, — сказал Димка. — Ты не обращай на нее внимания!»

Я оглянулась на Светку и сказала:

«Ну крикни, крикни еще раз!»

«Ленка — невеста! Ленка — невеста! — истошно заорала Светка. — А Димка — жених!» — И бросилась наутек.

Мы остались на месте. Знаешь, дедушка, мне почему-то понравилось, что Светка меня дразнила. — Ленка повернулась к Николаю Николаевичу: — Это плохо?

— Почему же плохо, — ответил Николай Николаевич, — это в какой-то степени замечательно.

— Вот и я так подумала! — в восторге сказала Ленка. — Точно как ты. И мне захотелось сделать что-нибудь сверхособенное. «Знаешь, Димка, говорю, знаешь… Я сейчас пойду в парикмахерскую к тете Клаве!»

«Зачем?» — испугался он.

«Я хочу сделать прическу!.. А то все косы, косы…»

«Это ты здорово придумала, — обрадовался он. — Пошли. Я тебя провожу».

И мы на виду у Светки развернулись и побежали в город.

— Ну а Димка-то что? — почти крикнул Николай Николаевич. — Он что-нибудь сказал насчет ребят?

— Что ты кричишь? — ответила Ленка. — Конечно… Сказал. То есть он ничего не сказал… Он только успокоился.

— Успокоился? — переспросил Николай Николаевич. — Какая радость!

— Успокоился, — кивнула Ленка, по-прежнему не замечая ехидства Николая Николаевича.

«Понимаешь, — говорит он мне, — я подумал, что ребята мне не поверят, если я сейчас сразу сознаюсь. Скажут, что я просто тебя выручаю. Их надо подготовить. Лучше я сделаю это без тебя. — Он посмотрел на меня. — А ты как думаешь?»

— Ну-ну! — сказал Николай Николаевич. — Это уже совсем интересно. Что же ты ему ответила?

— Я думаю, как ты! — сказала я.

— Остроумный ответ, — сказал Николай Николаевич. — Ну а он-то что?

— Он был тихий-тихий. Спокойный-спокойный… По-моему, ему здорово понравились мои слова. А меня это тогда очень обрадовало — значит, я снова, в который раз, помогла ему.

— Ничего себе — тихий-тихий! — вдруг возмутился Николай Николаевич. — Тебя, понимаешь, бьют, колошматят, а он — молчок?!

Он так был возмущен, что даже вскочил, пробежался по комнате и застонал.

— А чего ты хохочешь? — Ленка внимательно посмотрела на Николая Николаевича.

— Я хохочу?! — ответил Николай Николаевич. — Я рыдаю, к твоему сведению. Какой тихий… Тишайший мальчик!.. Паинька! Да за ним нужен глаз да глаз. Я это чувствую! А то он, того и гляди, горло перережет.

— Ты меня осуждаешь за то, что я пожалела Димку, потому что он… предатель? — спросила Ленка.

— Прощать — пожалуйста!.. Но не предателей, — ответил Николай Николаевич. — Лично я не люблю подлецов.

— Ты же сам говорил, что надо быть милосердным! — защищалась Ленка.

— Говорил! Говорил! — снова закричал Николай Николаевич. — И никогда от этого не откажусь! Но ты считаешь себя милосердной только потому, что пожалела подлеца?.. Это же смешно!

— Он не подлец! Не подлец! Он тогда еще не был подлецом!.. — ответила Ленка и перешла на шепот: — Я в тот момент не могла иначе… Я рада, что помогла ему…

— А чего же ты тогда уезжаешь? — спросил Николай Николаевич.

Ленка посмотрела на него, как мышь, загнанная в угол.

Но Николай Николаевич так разошелся, что уже не мог остановиться:

— Да никакая ты не милосердная! Ты только Димке все прощаешь… А остальным?..

— Остальные вредные! — крикнула Ленка. — Злые! Они волки и лисы — вот кто они такие! Если бы не они, он бы давно сознался.

— А я не верю, что в вашем классе все вредные! — сказал Николай Николаевич. — Быть этого не может.

— Не веришь? — Ленка с остервенением посмотрела на Николая Николаевича.

— Не верю! — твердо ответил тот.

Теперь они стояли друг против друга, оба с горящими от гнева глазами, словно собирались драться. Николай Николаевич наступал на Ленку, а та отступала, пока не уперлась спиной в стенку, — дедушка ей не верил, и это ее потрясло!

— Не веришь? — тихо переспросила она и подняла на него глаза, еще надеясь, что не найдет в его лице подтверждения тех слов, которые он произнес.

Николай Николаевич в отчаянии помотал головой: «Не верю», хотя готов уже был отказаться от своих слов из жалости к ней. А с другой стороны, что ему было делать? Поддакивать ей во всем? А до чего это бы ее довело? Еще побежала бы к этому маленькому мерзавцу и простила его! Вот именно, поддакивать тоже нельзя — должна быть четкая позиция. И вообще что такое «поддакивать» — это же угодничество?.. Нет, такое не в его правилах.

— Они все гады на одно лицо! — закричала Ленка. — Ты в этом скоро убедишься!

— Никогда не поверю! — Глаза Николая Николаевича стали жесткими и холодными, а шрам на щеке вспыхнул ослепительной белой полосой. — Никогда!

— Ты с ними заодно! Никого не знаешь — и уже против меня! — вся сжалась в комочек Ленка. — Не хочу тебя видеть!.. Уеду! Уеду! — И бросилась бежать.

Николай Николаевич рванулся за нею и схватил ее плечо. Думал, она начнет вырываться, а она повернулась к нему, и лицо ее, которое только что было в яростном огне, стало детским, прекрасным, будто ей всего лет восемь. Только в глазах происходила мученическая работа — она что-то усиленно соображала.

— Ну давай успокоимся. — Николай Николаевич нежно прижал ее к груди, ощупал теплый затылок. — Ты же у нас молодец! — Провел