Шанс на жизнь. Как современная медицина спасает еще не рожденных и новорожденных - Оливия Гордон

колледжа Лондона, я была удивлена. Сходство с традиционной больницей этому месту придавала только пара, обнимавшаяся и плачущая у входа. Здание, в котором Николаидис проводил большую часть процедур, сияло как новенькое. Из минималистичного, но элегантного кабинета на пятом этаже, где я ждала врача (20 минут), открывался панорамный вид на деловую часть Лондона и собор Святого Павла. Здесь стоял стол для заседаний, прозрачный, с металлической каймой. О том, что им когда-то пользовались, говорило только несколько оставленных на нем бумаг. Стулья были обиты белой кожей, металлические ножки сверкали; на белых стенах тут и там висели произведения современного искусства. Рядом со столом, например, висела картина, сделанная из керамики: на ней улыбающийся Николаидис проводил обследование сияющей беременной женщине. За стеклянной дверью располагалась терраса, выходившая на крышу и обильно украшенная аккуратно постриженной зеленью. Секретарь принес мне печенье и кофе на белом блюдце с инициалами – К. Н. – Кипрос Николаидис. Кофе я выпила сразу.

Я нервничала: одобрит ли такой солидный специалист меня и мою книгу?

Через какое-то время я услышала мужской голос в коридоре, а потом и сам Николаидис вошел в кабинет: крепкий, энергичный мужчина лет шестидесяти, с щетиной. Его глаза поблескивали задором даже сквозь очки.

– Пойдемте, я покажу вам свое оливковое дерево, – он начал наш разговор с этой фразы и провел меня на свою солнечную террасу, где показал небольшое деревце, за которым ухаживал. Стоя у балконных перил, мы смотрели на горизонт. Николаидис указал вдаль, на старое здание, с которого начался его путь в фетальную медицину. Со временем он достиг верхних этажей новой больницы. В 2017 году новый дом для него и отделения, где мы сейчас находились, был отстроен за 11 миллионов, которые были взяты из созданной Николаидисом благотворительной организации, Фонда фетальной медицины. Организация же спонсировалась средствами, полученными врачом за работу в частной клинике на Харли-Стрит. Николаидис намеренно сделал здание непохожим на традиционную больницу.

– Беременность не болезнь, – с улыбкой сказал он мне. – Пусть женщины идут сюда не как в больницу, а как в художественную галерею.

Николаидис сел за свой большой стол, чтобы выпить кофе, и рассказал мне о том, как на заре 80-х годов был «потерянным» студентом медицинского Королевского колледжа, не понимавшим, куда ему податься после выпуска. И как на последнем курсе к ним пришел «полный энтузиазма молодой профессор из Шотландии». Когда Николаидис услышал, о чем говорит Стюарт Кэмпбелл, то «был ошеломлен его задором и тем фактом, что можно на самом деле посмотреть через живот женщины и взглянуть на плод впервые в мировой истории».

– До того момента беременность была каким-то таинством. Она приобретала ценность, когда ребенок появлялся на свет. Можно видеть младенца – можно говорить о жизни. Ничто из происходящего до рождения не имело значения, потому что находилось за железным занавесом.

Ультразвук отодвинул этот занавес, и Николаидис захотел только одного – быть врачом фетальной медицины. Лечение плода, выяснение, как развиваются пороки, как происходит взаимодействие матери и ребенка, как между ними возникают конфликты, возможно ли что-то из этого предотвратить – это Николаидис называл «философией жизни» и «совершенно новым этапом в медицине».

В 1980-х годах Родек и Николаидис разработали собственную версию шунта для откачивания жидкости из мочевого пузыря и грудной клетки плода, взяв за основу шунт, изобретенный Майклом Харрисоном. Если бы не их доработка процесса шунтирования, мой сын бы погиб, даже не родившись.

– Я хотела бы поблагодарить вас за спасение моего сына Джоэла, – с восхищением сказала я Николаидису.

Он прикурил сигарету (курение в больницах запрещено, но подобные правила к нему не относятся, к тому же это он построил то крыло больницы, в котором мы находились).

– Я был молодым врачом, и в первые год или два все, чем мы занимались, было в новинку. Мы вдруг стали ведущими специалистами во всем мире, позже меня стали представлять как отца фетальной медицины, хотя в реальности я оставался еще очень молодым стажером, – люди со всей Европы потекли в «Мекку» фетальной медицины Королевского колледжа, на «фабрику идей».

В 1980-х годах Николаидис разработал простой способ выявить расщепление позвоночника с помощью ультразвука: голова ребенка на изображении напоминала лимон, а его мозжечок – банан. А в 1991 году Николаидис совершил то, что оказало влияние на беременность во всем мире. Он догадался, что большое количество жидкости в шейно-воротниковой зоне плода (она была видна при исследовании ультразвуком) в конце первого триместра часто является признаком синдрома Дауна, хромосомных или генетических аномалий, а также проблем с сердцем (см. главу 6 «Диагностика»).

До 1992 года близнецы с фето-фетальным трансфузионным синдромом обычно погибали или рождались с сильными повреждениями головного мозга.

В тот год на прием к Николаидису пришла пара, беременная близнецами, которым диагностировали этот синдром.

– Я собирался сообщить им плохие известия, предложить аборт, потому что надежды, казалось, уже не было, – но потом он вдруг подумал, – может, мы что-то с этим сделаем? – вместе с командой они обежали всю больницу. – Из подвала мы позаимствовали лазер, у меня имелся фетоскоп, и мы сообщили паре, что проведем фетоскопию и попробуем прижечь соединенные кровеносные сосуды лазером.

Операции по прижиганию уже проводились (43), чисто логически эти действия имели смысл.

– Но я так нервничал. Я не понимал, что собираюсь сделать.

Николаидис вспоминал, что тогда им ужасно повезло: все прошло хорошо. Лазерная операция против фето-фетального трансфузионного синдрома, которую он наугад провел в тот вечер, сейчас является распространенной практикой во всем мире. За две недели до нашей встречи доктор обнаружил в своем кабинете две итальянские семьи, которые дожидались, пока он закончит работать, до самой полуночи. С одними родителями пришли прекрасные девочки-близняшки, с другими – красавцы мальчики, тоже близнецы. Детям было по 15 лет.

– Вы помните, мы виделись с вами много лет назад? – на ломаном английском спросили семьи. Они оказались одними из первых, кому Николаидис проводил лазерную операцию, все эти годы они поддерживали связь друг с другом, а теперь решили приехать в Англию и представить детей врачу лично.

– За окнами была полночь, мы вышли на террасу, попытались сфотографироваться, было чудесно, – рассказал мне Николаидис.

Осознают ли детские врачи, насколько огромное и длительное воздействие оказывают они на семьи, которые лечат? Не уверена. Никто не ожидает, что врачи будут помнить каждого, кому помогли. Но им нравится видеть подросших детей, которых они когда-то спасли.

– Наивысшее удовольствие для меня, – признался Кипрос Николаидис.

После разговора он