В постели с монстром - Полина Рей

Она обхватила его собой так плотно, что пришлось сцепить зубы, чтобы не кончить раньше времени. Нино была идеальной во всём - в том, как отдавалась ему, в том, как брала то, что он ей давал взамен. Герман не дал ни ей, ни себе ни единого шанса - начал двигаться сразу в быстром темпе, вбиваться во влажное лоно, слыша стоны удовольствия, от которых окончательно срывало все тормоза, и когда с губ Нино слетел вскрик и она стала сжимать его собой, с огромным усилием заставил себя остановиться. Не хотелось, чтобы всё было так - быстро, словно они воровали эти секунды у кого-то.      

- Давай теперь ты, - втягивая кислород сквозь всё ещё стиснутые зубы, проговорил Ильинский, переворачиваясь на спину и устраивая Нино сверху. Предупредительно сжал её бёдра, когда она нетерпеливо поёрзала, и он снова едва не опозорился, как мальчишка, который впервые лёг с девушкой в постель.     

- Что-то не так? - выдохнула она, заставляя Германа самодовольно ухмыльнуться. В этом Нино тоже была идеальной - в её открытости, даже какой-то наивности. И в её трогательности, с которой она задавала свой вопрос.      

- Всё так, - прохрипел Герман, и начал двигаться сам. Он то вскидывал бёдра, желая оказаться как можно глубже, то насаживал на себя Нино. А она хваталась за его плечи, впиваясь ногтями, причиняя лёгкую боль, которую он чувствовал даже через ткань одежды.     

Рука Ильинского скользнула под тонкое кружево белья, пальцы сжали напряжённый сосок. Герман покрутил его в пальцах, чувствуя, как тот становится ещё тверже. Нино откинула голову назад, прикрыла глаза и вновь громко застонала, а мгновением позже кончила ещё раз, и Ильинский не смог больше сдерживаться.    

Он начал трахать её с остервенением, глубоко, жёстко, яростно, пока не излился с глухим рыком. Подобного Герман не испытывал уже очень давно, с тех самых пор, как не стало Оли. Но и о ней думать сейчас не мог, и в тот момент, когда Нино обессилено упала ему на грудь, так и продолжая сидеть сверху, а он, словно одержимый, пытался впитать её аромат и насладиться этим ощущением, которое сейчас испытывал, Ильинский понял, что все мысли о ком бы то ни было заместились чувством абсолютной наполненности. Когда наконец ощутил себя цельным, настоящим… счастливым.      

- Ты как?    

Твою мать… ну что за дурацкие вопросы? Ещё бы спросил, не болит ли чего после их секс-марафона.    

- Отлично… - шепнула Нино, после чего устроилась рядом, доверчиво уткнувшись ему в плечо.    

Герман улыбнулся, когда через полминуты её дыхание выровнялось и стало тихим и спокойным. Нино заснула, а он лежал, прижимая её к себе и ощущал, как по венам разливается тепло. И думал о чём-то неважном, отстранённом. Потому что последнее, чего желал - забивать голову каким-нибудь дерьмом, которое, если захочет, случится и без его на то позволения.         

Ильинский заставил себя подняться с постели через несколько минут. Накинул на спящую Нино одеяло, застегнул штаны и просто вышел из комнаты, будто чувствовал, что если останется ещё хоть на мгновение - испортит всё.       

- Светишься, словно новогодняя гирлянда, - стоило только Герману спуститься вниз, констатировала Ира, о наличии которой он уже успел напрочь позабыть. Равно как и о том, что в его доме вроде как вечеринка, на которой присутствуют гости.     

- Как Алина?     

- Отлично. Спит. Остальных я уже выставила.      

- Не удивлён.    

- И это правильно.    

Сестра поджала губы, словно сдерживалась и не давала себе ни единого шанса произнести вслух те мысли, которые бродили в её голове. Впрочем, Ильинский прекрасно понимал, о чём - вернее, о ком - они.      

- Нино спит тоже. Так что… думаю, ты можешь отбыть домой, - проговорил он, когда молчание между ним и сестрой стало напрягать.      

- Умотал девку? - Ира вскинула бровь, сильнее поджимая губы.     

- Ир…      

- Да ладно тебе. Можно подумать, я не в курсе, что это закончилось тем, чем и должно было закончиться.   

- И всё же обсуждать это я не хочу.    

- И я не хочу. Но ты такой забавный.    

Ира мягко рассмеялась и, подойдя к Герману, приподнялась и провела губами по его щеке в невесомом поцелуе.        

- Просто хочу, чтобы ты был счастлив, - шепнула она и вышла из гостиной, а следом и из дома, оставив его в одиночестве. И впервые за долгое время Ильинский захотел того, что озвучила сестра.     

Он тоже хотел стать счастливым. И хотел сделать счастливой ту, что теперь принадлежала ему.

Сумасшествие. Горячечное, крышесное сумасшествие – вот на что была похожа близость Германа Ильинского. Та близость, которой она хотела так давно. Та близость, которая, казалось, перевернула внутри нее все и вместе с тем – поставила на свои места. Та близость, в реальность которой уже не верила.   

И, наверное, настало время признаться себе самой – она всегда была здесь не только ради Алины, но и ради человека, единственную встречу с которым помнила столько долгих лет, кажущихся сейчас такими далекими и неважными, будто жизнь разделилась на две половины – ту, в которой Герман был недостижимой мечтой, и эту, новую, где в тот момент, когда он жадно брал ее, она ощущала себя желанной и необходимой. Ощущала себя на том месте, на котором так хотела быть.   

И все, что произошло до этой вспышки между ними, тоже, казалось, было свидетельством того, что Герман желал ее – его ревность из-за Разумовского и его жадность, читавшаяся в каждом прикосновении; его слова и каждый его взгляд – все говорило о том, что он видит в ней, Нино, ту, кем она и желала для него стать. Пусть даже всего лишь на одну ночь.

Разочарование, которое накатило на нее, когда проснулась среди ночи и поняла, что находится в постели одна, будто Германа с ней и не было вовсе, оказалось таким жгучим и острым, что Нино, не в силах оставаться одна там, где ещё пару часов назад они с Германом были вместе, поспешно встала и, натянув джинсы, вышла в коридор.

Дом спал, погруженный в тишину, в которой каждый удар сердца, тяжёлым молотом бьющего по вискам, казался оглушительным. И уродливое разочарование от того, что Герман ушел, оставив ее одну, давило на грудь невидимым грузом. А ещё – вопросы, вновь роящиеся в голове беспрестанным потоком. Те вопросы, до которых ей не было никакого дела, когда стонала под Ильинским совсем недавно, а теперь приобретшие настолько невыносимую важность, что их хотелось задать немедля – пусть не вовремя, пусть под силой идиотского порыва, к чему обычно была не склонна, пусть даже рискуя испортить все, но она хотела знать. Хотела знать самое главное – думал ли он о своей невесте в тот момент, когда был с ней, Нино? И ее ли вообще видел под собой тогда, когда она так отчаянно ему отдавалась?

Вероятно, она накручивала сама себя, но не могла вытравить из мыслей того факта, что все, что между ними случилось, произошло ровно после того, как она спросила Германа о его невесте. О женщине, которую он, очевидно, до сих пор не мог забыть. И, быть может, в ней, Нино, искал лишь краткосрочного забвения, потребность в котором она сама в нем и пробудила, задав неосторожный вопрос. И сама же теперь от этого мучилась.