Русская наследница - Алина Знаменская

— Должна, — повторила Даша, — но только не получается как положено — чтобы сначала ухаживание, потом свадьба, потом постель. У мужчин свой интерес. Ведь я уже не молоденькая, батюшка, если мужчина со мной знакомится, то я хочу удержать его чем-то, но чем?

— Но ведь не удерживаешь, дочь моя? — догадался попик.

— Не удерживаю, — согласилась Даша. — Так как же быть-то мне, батюшка?

— Пост блюди. Строгий пост налагаю на тебя. Молись денно и нощно.

— А грехи мои отпустите? — подсказала Даша, понимая, что ее исповедь подходит к концу.

— Нет, дочь моя. Не раскаялась ты во грехе своем.

— Как… Как так — нет? — не поняла Даша и оглянулась. — Как же так? Что же — я так и останусь грешницей?

В ее взгляде было столько отчаяния, что поп отвел глаза. Перестал смотреть на нее и только мягко, но решительно добавил:

— Молитва и пост, дочь моя. А на исповедь придешь после Рождества.

Даша поняла, что все кончено. Как слепая побрела она к выходу, не слыша звуков. Внезапно почувствовала церковную духоту — ей не хватало воздуха.

— Ты чё, Даш? Расстроилась, что ли? — бормотал Петюня, пробираясь сквозь толпу вслед за Дашей.

— Не ходи за мной! — бросила Даша, не оглядываясь.

— А как же? А куда же мне, Даш?

— Иди к себе! — еле выговорила она, вырываясь из душного помещения в режущий ноздри морозный воздух.

— Ну, ты нагрешила, мать! — попытался пошутить Петюня, но Дашин взгляд оборвал его. Он осекся.

— Куда же я пойду, ведь завтра Новый год! Даша остановилась, не в силах слушать его нытье.

— Петя, исчезни. Я хочу остаться одна!

— Ничего погуляли, — усмехнулся Петюня, развернулся и побрел через церковный двор к другим воротам. А Даша смотрела ему вслед и не хотела, но все-таки думала о том, что поп отпустил грехи ему, уголовнику, не стыдящемуся есть и пить в доме, куда не принес ни рубля, а ей, Даше, — нет. И что самое главное — женщина понимала, что священник прав. Нет ей прощения, и нет у нее никаких шансов на счастье. Ее мечты о любви просто смешны. У нес много раз была возможность убедиться в этом. А она все туда же, все трепыхается, как девчонка шестнадцатилетняя. Все чего-то хочет. Как глупо!

Придя домой, Даша не сумела изменить свое состояние. Сняв пальто, она долго сидела на диване, безучастно глядя в одну точку. Сколько она так просидела? Когда синие сумерки стали закрашивать окна, она поднялась и прошла на кухню. Достала аптечку, открыла ее. Ссыпала все лекарства сына на кухонный стол и села на табуретку. Даша крутила в пальцах гладкие, в цветных оболочках таблетки, трогала продолговатые ровные капсулы. Эти приятные на ощупь, симпатичные и безобидные на вид штучки заключали в себе страшную силу. Как медик она прекрасно все это знала.

Налила воды в стакан и снова уселась за стол. В дверь позвонили. Даша вздрогнула всем телом, но не поднялась. Если свои — откроют ключом. А если это Петюня — тем более она не откроет.

В прихожей снова раздался звонок, и Даша услышала деловитое ковыряние ключа в замочной скважине.

Женщина, превозмогая себя, поднялась и вышла в прихожую. Дверь распахнулась, и Даша увидела свою сестру Катю, раскрасневшуюся от мороза и быстрой ходьбы, и высокого незнакомого мужчину со странным выражением лица.

— Спишь, что ли? — проворчала Катя, внося в квартиру арбузный запах снега. Даша пожала плечами и включила свет в комнате.

— Проходите.

Если бы Даша не была поглощена так сильно собственными переживаниями, она, конечно, заметила бы, что с сестрой что-то не то. Катя была как на иголках: она быстро говорила, делала много лишних движений — нервничала.

— Познакомьтесь. Это Филипп Смит. А это моя сестра Даша. Да-ша.

— Даша, — повторил мужчина.

— Филипп Смит? — рассеянно переспросила Даша. — Иностранец?

— Да, да, — торопливо подтвердила Катя, двигаясь от дивана к окну, затем — к круглому столу и обратно, — тот самый американец. Правда, он опоздал чуток, всего на полгодика… Катя невесело усмехнулась.

— Здравствуйте, Филипп. — Даша подала иностранцу руку. Тот пожал ее двумя своими большими ладонями.

— Привет, — сказал он, тщательно выговаривая звуки.

— Филипп, ты посиди тут пока, — бросила Катя, доставая из шкафа пачку журналов «Крестьянка». — Вот журнальчики посмотри.

И повела сестру за собой на кухню. Заметив таблетки, отодвинула их на край стола. Проворчала неодобрительно:

— На работе аптека, и дома аптека!

— У меня и угощать вас нечем. — Даша заглянула в холодильник.

— Не нас. Только Филиппа, — поправила Катя, усаживая сестру рядом с собой. — Послушай, Даш, он поживет у тебя немного?

Даша окончательно пробудилась и удивленно уставилась на сестру.

— У меня?! Да ты что! Чем я его кормить буду? А разговаривать с ним как? А дети?

— Вот, — перебила Катя, кладя на стол деньги. — Даш, ты как хочешь, но другого выхода у меня нет. Ты пойми: он ехал к нам, по дороге его чуть не убили, документы украли, он полгода валялся в больнице. Теперь, пока его фирма переведет ему деньги, пока восстановят документы, он же должен где-то жить? Не у меня же в общаге, Даш?

— Может, у мамы? — слабо отбивалась Даша. Ей сейчас только иностранца не хватало. Помереть спокойно не дадут.

Но Катя не давала сестре ни минуты на раздумье.

— Он по-русски говорит сносно. И к тому же ему присмотр нужен, он после болезни. У него потеря памяти была. А у мамы, сама понимаешь… папа пьет, перед Америкой стыдно.

— И долго он у нас гостить будет? — поинтересовалась Даша, пересчитывая Катины деньги. — Ты сама что же, без денег останешься?

Катя тряхнула головой и скривилась в непонятной улыбке:

— Не дрейфь, Дашенька. Это не деньги. Мне сейчас другие деньги нужны, сестричка. В других масштабах. Но об этом — потом. Сейчас мне уходить надо, а ты тут, пожалуйста, без паники. Он — всеядный. После наших больничных харчей он твоим блинам знаешь как рад будет!

Катя уже в прихожей заматывала шарф, а Даша все пыталась сообразить, что произошло и что, собственно, она должна теперь делать.

На следующее утро Катя Щсбетина пришла к твердому убеждению, что другого выхода у нее нет. Она должна это сделать. Главное — не позволять голове копаться в сути своего плана. Только детали. Техническая сторона дела.

Она позвонила матери и, стараясь придать своему голосу необходимую беспечность, заговорила:

— Привет, мам! Ну как, елку нарядили?