Любовь без мандата - Юрий Поляков

– Суровцева сняли.

– Когда?

– Только что. На пленуме обкома.

– Откуда знаешь?

– По белому ТАССу прошло.

– С какой формулировкой? – не просыпаясь, уточнил Шаронов.

– По собственному желанию.

– А что так?

– У него там, говорят, что-то с женой случилось.

– С которой из двух? – засмеялся Жора, подавая вестнику стакан водки.

– Рано еще вроде? – усомнился тот и с удовольствием тяпнул.

– Водка – продукт диетический. Можно пить в любое время суток, – все так же, сквозь дрему, наставил Веня.

– Я никуда не лечу… – тихо объявил Скорятин.

– Поздно, Дубровский! Списки знаешь где утверждали? – Жора направил палец в потолок. – Исидору строго-настрого приказали: только русского! Никуда ты не денешься.

– Долой политику государственного антисемитизма! – громко объявил Шаронов и открыл грустные голубые глаза.

На следующий день Гена уже летел в Чикаго. Ил-86 до отказа был набит перспективной советской молодежью. Возглавлял делегацию первый секретарь ЦК ВЛКСМ Виктор Мироненко – суетливый большеголовый говорун с таким же хохляцким «г», как у Горбачева. Пить начали, едва погасла надпись «Пристегните ремни!» – и даже раньше.

– А как же указ? – спросил кто-то из боязливых провинциалов.

– На путешествующих не распространяется, – пробасил улыбчивый розовощекий попик.

По негласному разрешению на время встречи «Восходящих лидеров» трезвость отменялась, чтобы не смущать американцев антиалкогольным тоталитаризмом. Кого только не было в том пьяном самолете! Молоденькие майоры, оттопырив мизинцы, поднимали чарки за своих боевых подруг. Свежебородые батюшки чокались с хасидами в широкополых, как у Михаила Боярского, шляпах. Даже муллам незаметно запускали в зеленый чай зеленого змия. Комсомольские вожаки со всех концов огромного дружного СССР угощали своей, местной водкой и заставляли пить за вечное братство между народами. Прибалты кривились, но пока еще не отказывались, грузины «мамой клялись», а «западенцы» просто слезы роняли от любви к «старшим братьям». Захмелев, мужская часть делегации с интересом поглядывала на актрису Негоду, потрясшую недавно страну диковинной позой наездницы в нашумевшем фильме «Маленькая Вера». Шептались, что она должна была с актером Соколовым лишь сымитировать интим, но чересчур увлеклась, и вышло по-настоящему, даже аборт потом делала.

Певун Сема Кусков улыбался верхней десной и, тряся мелированной гривой, пел для народа свой шлягер «Мы хотим перемен!». Фокусник Тигран Амакян на глазах изумленных советских пилигримов превращал десять рублей с профилем Ленина в доллар с Джорджем Вашингтоном. Популярный кинокомик Котя Яркин под общий хохот пародировал полупарализованного Брежнева. Молодой пузатый борзописец, успевший в журнале «Юность» уязвить комсомол, школу и армию, размахивая руками, шумно рассказывал, что пишет теперь о том, как поссорились Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем, и даже название придумал: «Апофегей!» Ему не верили, думали: человек напился. Изредка меж кресел вежливыми единообразными тенями скользили молодые гэбэшники. В одном из них Гена узнал чекиста Валеру, и они по-братски переглянулись.

Летели долго, с посадкой в Дублине. Братались, орали любимые песни, особенно часто гимн советских загранкомандированных:

Дирижировал неведомый композитор Крутой, украинский парубок с ранней местечковой лысиной. Утром похмельная толпа выстроилась к паспортному контролю в чикагском аэропорту – грандиозном, как декорация к «Звездным войнам».

– Не люблю я заграницы! – грустно молвил стоявший рядом Котя Яркин.

– Почему? – спросил Гена.

– Никто меня здесь не узнает.

Даже бывалого Скорятина Чикаго потряс инопланетными небоскребами и невероятными эстакадами. Вдоль бесконечной озерной набережной впритык стояли яхты, одна другой вместительней и круче. Вспомнив ржавый катер, на котором они с Зоей возвращались из Затулихи, Гена нехорошо вздохнул. Отсюда, из Чикаго, родная страна выглядела бескрайним скудным захолустьем. А тут витрины огромных, как ангары, универмагов ошеломляли неземным изобилием. Спецкор, еще позавчера стоявший в очереди за колбасой, чувствовал себя дачником, который, выглянув за забор садово-огородного участка, обнаружил у соседа не мелкую, как орехи, картошку да вечнозеленые помидоры, а бананы, кокосы, ананасы и еще черт знает что – неведомо-тропическое. Всем было не по себе. Даже чекисты застеснялись своих одинаковых финских костюмов. Редактор «Памирского комсомольца» Мирза Сафиев от потрясения рухнул на колени в торговом центре на коврик с надписью «Welcome!» и стал нараспев жаловаться Аллаху. Вологодская комсомолка упала в обморок посреди магазина бытовой техники, увидев бесконечные ряды посудомоечных машин. Хорошо, у чекиста Валеры был с собой нашатырь.

Американцы смотрели на русский табун с опасливым восторгом, словно к ним заехали бывшие людоеды, перешедшие на вегетарианскую пищу и выучившие десяток английских слов. Огромную делегацию разделили по интересам, в группе журналистов оказались человек десять. В «Чикаго трибьюн» спорили, как прийти к согласию через взаимопонимание, то есть ни о чем. Молодые американские райтеры, лохматые, в майках, старых джинсах, говорили легко, улыбчиво и снисходительно. Наши, потея в жарких костюмах, пытались соответствовать новому мышлению, но высказывались осторожно, боясь каждого лишнего слова. Оправдывая введение в Афган ограниченного контингента, простодушный парубок из харьковской молодежки помянул всуе изведенных индейцев и умученных негров. На него с тоской посмотрели даже свои, а американцы презрительно усмехнулись.

– Спроси их про Пуэрто-Рико! – шепнул чекист Валера.

Гена, поняв, что его втягивают в какую-то гэбэшную интригу, изобразил бытовое нетерпение и отлучился в туалет, где обнаружил в кабинке рулон туалетной бумаги с портретиками улыбающегося Рейгана. Потрясенный такой политической фривольницей, Скорятин отмотал несколько метров и, туго скатав, спрятал в карман: лучшего сувенира для смешливых московских друзей не придумаешь, к тому же бесплатно.

Дискуссия несколько раз забредала в тупик, и тогда в ход шли нафталиновые взаимные укоры за убитого Михоэлса, депортированных мирных чеченцев, расстрелянного Че Гевару, Второй фронт, открытый, когда до Берлина можно было доплюнуть. Чтобы развеять призраки холодной войны, кто-то из американцев с рычащим акцентом и примирительной рафинадной улыбкой произносил: «Perestroyka!» – «Гласность!» – облегченно вторили наши. «Gorbatchov!» – подхватывали хозяева. «Новое мышление!» – не уступали советские. «Razorujenie»… Котя Яркин, с похмелья ошибочно затесавшийся к журналистам, под дружный смех изобразил советский танк, который сначала стреляет, а потом сам себя закапывает в землю.

– Спроси про Пуэрто-Рико! – умолял в отчаянии чекист Валера.